Чудеса в Гусляре (сборник)
Шрифт:
Бауэр сдул пыль с журнала, раскрыл его.
— Удивительно все-таки, — сказал он, — что наш корабельный Мозг до сих пор не раскусил языка. Возможно, именно в этом журнале написано: «Надвигаются холода. Собирайте вещи и бегите».
— Нет, — сказал я, перейдя в следующую комнату. — Все случилось неожиданно. Она даже не успела убрать за собой постель.
— Почему она?
— Здесь жила женщина.
Я прошел на кухню. Холодильник был пуст. Я откинул створку ставен. Там все так же бушевала метель, и белые волки, собравшись у вездехода, старательно обнюхивали колеса.
— Ты был прав, — сказал
— В чем?
— Она была женщиной.
Я поднял полотенце. Хозяйка дома бросила его небрежно на стол, и оно свешивалось до пола.
— Крысолов, — сказал я.
— Что? — крикнул Бауэр.
— Крысолов загудел в дудочку, и она побежала на улицу.
— Но дверь за собой заперла. Иди сюда. Посмотри, какой она была.
Бауэр держал на коленях толстый альбом. В нем были рисунки, любительские, робкие, несколько фотографий, надписи разноцветными чернилами, глазастые цветы и шестиногие зверюшки в углах страниц.
— Она училась в Смольном институте, — сказал Бауэр, раскрывая альбом на первой странице, где был приклеен акварельный портрет девушки с удивленными бровями, мягким коротким носом и пухлыми, четко очерченными губами. Глаза были темно-синими, с черными ободками. — Она была дочерью небогатых, но благородных родителей.
— Тебя не приглашали в этот дом, — сказал я. — И никто не разрешал тебе брать этот альбом.
— Я не виноват, что хозяева не захотели меня дождаться.
Я взял альбом с собой. Ведь он никому уже не понадобится.
— Ты даже никогда не узнаешь, как ее звали, — сказал Бауэр, когда мы возвращались к катеру.
— Не важно, — ответил я. — Буду звать ее Кристиной. Я давно хотел познакомиться с девушкой по имени Кристина.
На самом деле мне было очень грустно, что я никогда ее не увижу. Я вспомнил, как давно, лет десять назад, я увидел в старом альбоме фотографию готической статуи, что стоит в Нюрнбергском, а может быть, в Кельнском соборе. Статуя изображала тонкую, гибкую, очень печальную женщину, красивей которой я не видел. Кажется, звали ее Ута и умерла она восемьсот лет назад. Мастер умудрился вылепить ее живые, нервные руки и тоску в глазах. Рядом была статуя ее мужа — сытого, крепкого графа. Я уверен, что он жестоко обращался с Утой. И несколько дней я мучился глупо и бездарно из-за того только, что никогда не смогу защитить ее от этого графа, увезти в Москву или в Луноград, уговорить пойти на курсы биоников или программистов, приезжать за ней после рейса и везти ее в Калькутту, Рио-де-Жанейро или какое-нибудь другое чудесное место…
— Мы останемся здесь до весны, — сказал капитан. — Я связался с Землей. Завтра сюда вылетает экспедиция. Просили нас пока собирать информацию.
На две недели, что оставались до прилета экспедиции, я переселился в город. Мне ничего не грозило в городе, и капитан разрешил мне жить в доме Кристины. Бауэр посмеивался надо мной, но порой, если мы изматывались за день, то исследуя подземные гаражи и энергохозяйство, заводы в соседней долине, то пытаясь пробраться в Синие башни, торчавшие свечками на окраинах города, он устраивался на втором диване, варил крепкий чай, большую пачку которого нам выдал Янсон, и за полночь мы с ним разговаривали о городе, таком знакомом уже и чужом, пока мы не разгадали его, не поняли его языка.
Портрет
Мне часто снился один и тот же сон. Может быть, потому, что я хотел его увидеть. Будто я просыпаюсь. Утро. В прихожей слышны легкие шаги. Потом кто-то входит в комнату, открывает ставни, солнце врывается в окна. Я открываю глаза — Кристина стоит возле дивана и говорит: «Вставай, проспишь все на свете».
Но утро всегда было серым, ветреным и безжизненным.
Постепенно планета приближалась к солнцу. Стало теплее. Солнечные лучи порой уже прорывались сквозь сизые тучи, и тогда на глазах оседали сугробы, стихала на минуту пурга. И тут же вновь с яростью бросалась на город, как только тучам удавалось упрятать солнце. Глеб Бауэр притащил откуда-то ветку с разбухшими почками и уверял меня, что она расцветет до нашего отъезда.
— Завтра-послезавтра, — сказал он, разлегшись на ковре, — Мозг одолеет их язык.
— Откуда знаешь?
— Он сам сказал.
— Послезавтра кончается наша вахта.
— Ничего, придут другие. А нам пора приниматься за дело. Мы не археологи, а моряки. И еще меня смущают Синие башни. Хотел бы я узнать, что в них спрятано. Это единственные строения на планете, которые нам так и не удалось открыть.
— Отвечу твоими же словами: придут другие. Ведь мы не археологи, а моряки. Кстати, а вдруг люди скрывались в них?
— Спрашиваешь, а сам знаешь, что чепуха.
— Ладно, это я так. Чай пить будешь?
— Сейчас поставлю.
Но он не успел этого сделать. Включился динамик, и капитан сказал:
— С экватора идет теплая волна. Часа через два у вас начнется черт знает что. Такой бури мы еще не видали. Катер надежно укрыт?
— Сейчас проверю, — сказал Глеб, нагибаясь за башмаками. — Наверно, мне лучше подняться к кораблю.
— А я останусь, — решил я. — В доме мне ничего не угрожает. Камера у меня с собой — сниму бурю.
— Отлично, — согласился капитан. — До связи.
— Вот и весна идет, — сказал Бауэр. — Куда же я шлем положил?
Буря поднялась через час. Бауэр еле успел вырваться с планеты. Буря не утихла и к утру. Скорость ветра достигала восьмидесяти метров. Температура поднималась на глазах, и по снегу неслись, вгрызаясь в него, бурные ручьи. Водяная пыль смешивалась со снежной пылью. Под вечер второго дня город затопило, вода поднялась вровень с окнами, и потоки рушились вниз, к озерам и морю.
В ту ночь я допоздна засиделся за сводками и списками. Спал я тяжело, просыпался. Ночью почему-то меня вызвал Бауэр — он восторженно кричал о том, что Мозг расшифровал наконец их язык, что он теперь все знает, что тайны никакой нет, но мне очень хотелось спать, и я сравнительно вежливо попросил его сообщить мне все завтра и не стал его слушать. Отключил рацию, нарушив тем самым важное правило поведения на неисследованных планетах. Но я очень хотел спать. …Было утро. Я лежал, прислушиваясь, как всегда, к шорохам дома. У двери раздались голоса. Потом кто-то засмеялся. Смеялась Кристина. Я не открывал глаз, потому что не знал, сон это или Кристина в самом деле вернулась домой. Я ждал, когда в прихожей раздадутся легкие шаги.