Чудесная пестрокрылка
Шрифт:
Кобылка-гонофима хорошо приспособилась к этому разнообразию климата, и ее везде можно встретить: начиная с подгорных степей до самых альпийских лугов. Всюду ее много, и только в подгорных степях она бывает не каждый год. В иные годы ее много, в другие — мало.
Почему?
Потому что в предгорных степях кобылка часто вымирает от какого-то заболевания. И чем больше пасмурных дней весной и в начале лета, тем больше свирепствует эта болезнь и тем меньше кобылок.
При чем же здесь пасмурные дни?
Оказывается, все сводится к солнечным ваннам, которые нельзя принимать при пасмурной погоде.
Грузные и медлительные гонофимы тихо ползают по высокой траве, и не всякий заметит эту бескрылую кобылку среди пышной травяной растительности. Мирно течет жизнь кобылок-гонофим: молодые растут и догоняют взрослых, взрослые откладывают яички и, закончив заботы о потомстве, незаметно исчезают. Но вот наступило похолодание, стало пасмурно, дождливо, и там, где раньше было так трудно заметить гонофим, теперь их масса. Однако они не совсем обычные: вялые более чем всегда, кобылки сидят на самых верхушках кустиков и греются. Они совсем больные, беспомощные и свободно даются в руки. Многие уже мертвы и застыли, цепко схватив ногами верхушки былинок.
Может быть, тут ни при чем солнечные ванны?
Это не так уж трудно проверить. Наберем побольше кобылок, «лечащихся» солнцем. Разделим их на две партии и поместим в проволочные садки. Один садок поместим на солнце, другой спрячем в тени. Подождем несколько дней…
В первом, солнечном, садке половина кобылок сдохла, другая выздоровела, весело скачет и гложет траву. Второй садок — печальное зрелище с повисшими на растениях трупами. Теперь сомнений быть не может: гонофимы «лечились» солнечными ваннами. Понятно, что все это они делали, как и муравьи, совершенно бессознательно, инстинктивно.
Но почему же тогда в горах, где выше и больше пасмурных дней, гонофимы не болеют?
На это ответить трудно. Быть может, там не живут насекомые, в которых постоянно гнездится эта болезнь и от которых заражаются гонофимы. Во всяком случае, болезнь необходимо лечить, и если лекарства нет, насекомое гибнет.
Сухой воздух горяч и неподвижен. Забрались в тень телеграфных столбов жаворонки, растопырили в стороны крылья и раскрыли клювы. На телеграфных проводах уселись грациозные горлицы и тоже расставили в стороны крылья. Только изумрудно-зеленые сизоворонки продолжают играть в воздухе и, гоняясь друг за другом, разыскивают добычу.
Ровная бескрайная пустыня застыла под палящими лучами солнца. Колышется горизонт, над ним показываются причудливые столбы: красные, желтые, зеленые. Это какой-нибудь дальний бугор, заброшенная кибитка, одинокое дерево, искаженные горячим воздухом. Появляются и исчезают озера-миражи.
Внезапно над дорогой поднимается облако пыли. Оно растет и близится с каждой минутой. Налетел шквал ветра, и все тонет в белесовато-желтой лессовой пыли. Горизонт задергивается сизой дымкой.
В такую погоду плохо наблюдать за насекомыми: пыль забивает глаза, а все живое затаилось и запряталось в укромные уголочки. Тогда лучше, свернув бивак, продолжать путь по маршруту, чтобы не терять попусту время.
Судя по карте, где-то недалеко дорога должна близко подходить к Сыр-Дарье. Сквозь дымку пыли уже сейчас видна слева зеленая полоска тугайной растительности; будто мелькает местами зеркало воды. Может быть, это вовсе и не река, а мираж? Как разобраться, когда каждую минуту появляются и исчезают призрачные озера. Впрочем, тут по ровной пустыне можно свернуть с дороги и прямо без нее ехать в направлении далекой зеленой полоски.
Скоро мы убеждаемся, что белая полоска — настоящая вода. Это и есть Сыр-Дарья — большая река пустыни. По ее каштаново-коричневой поверхности разгуливают волны. Здесь хотя и дует ветер, но воздух чист, и веет от него приятной влагой. Настоящие тугаи на другой стороне; оттуда слышны крики фазанов, туда летят на ночлег и птицы. А тут, между редкими кустами чингиля и тамариска, все заросло джантаком — верблюжьей колючкой. Острые шипы этого растения прокалывают одежду и царапают тело. Так неприветливо встречает нас зеленая полоска растительности, к которой мы стремились из выжженной пустыни.
Местами среди верблюжьей колючки виднеются чистые полянки, усеянные многочисленными круглыми дырочками: отверстиями, ведущими в вертикальные ходы — норки. Лессовая почва у отверстий пропитана чем-то темным. Быть может, жители норок специально применили дурно пахнущую жидкость, чтобы защитить свое жилище от нежелательных посетителей.
Кто живет в этих норках и почему не видно их обитателей на поверхности земли? Видимо, в жаркий день, когда почва раскалена, — время их отдыха. Какова глубина норок и устройство? Что за жизнь течет в глубине их?
Измерить длину норки нетрудно. Тонкая прямая былинка очищается от листьев и опускается в норку. Но тут она сразу же натыкается на какое-то препятствие, похожее на открытый рот, усаженный рядом крепких, острых зубов. «Зубастый рот» закрыл вход в жилище, шевельнулся и застыл. Он так прочно закрепился, что былинка гнется, не в силах сдвинуть его с места.
Вспоминается, что у некоторых термитов, жителей тропических стран, есть специальные носатые члены общества, которые только и занимаются тем, что замыкают своими носатыми головами изнутри входы в термитник, таким образом оберегая его от проникновения врагов.
И в других — соседних норках, будто ощущая опасность, тоже установились такие же зубастые рты. Вот это интересно! Скорее к машине за походной лопатой — и за работу.
Когда надо разведать строение норы, существует простой прием. Рядом с норкой вырывается обширная глубокая ямка. Потом по направлению к норке лопаткой или большим ножом постепенно и осторожно срезаются тонкие слои земли. Норка, какая бы ни была она сложная, всегда предстает перед глазами исследователя в своем продольном разрезе.
Наша норка, оказывается, устроена несложно. Она почти вертикально опускается вниз и доходит до влажного слоя земли: жители норки, значит, нуждаются не только в тени, но и во влаге. Здесь — отличнейшее укрытие от дневного зноя и сухости пустыни. Вход в норку заметно сужен.
Едва была обнажена верхняя часть норки, как кто-то серый упал вниз и забрался поспешно глубже, как бы рассчитав, что теперь бессмысленно оборонять уже разрушенный вход. Еще несколько осторожных срезов — и в ямку вываливается пепельно-серая, поблескивающая лакированными кольцами тела мокрица. Она беспомощно шевелит черными усиками, поворачивается во все стороны, пытается ползти к своему разрушенному дому.