Чудесное озарение мистера Бадда

«Вечерний вестник», неизменно стоящий на страже правосудия, счел нужным предложить вознаграждение в 300 фунтов тому, кто сообщит что-либо о человеке по имени Уильям Стрикленд, он же Болтон, который разыскивается полицией по обвинению в убийстве Эммы Стрикленд на улице Цветущей Акации, 59, в Манчестере.

Официальные приметы Уильяма Стрикленда: возраст 43 года: рост 6 футов 1 или 2 дюйма; цвет лица довольно смуглый: волосы густые, серебристо-седые, возможно, окрашены; длинные седые усы и борода — возможно, с настоящему времени сбриты: глаза светло-серые, довольно близко посаженные; нос с горбинкой; зубы

крепкие, белые, заметно выдаются вперед, особенно при смехе; слева, на верхнем переднем зубе золотая коронка; на левой руке ноготь большого пальца недавно изуродован при ударе.

Говорит довольно громко, уверенно. Речь правильная.

Одет, вероятно, в серый или темно-синий костюм со стоячим воротничком (размер 15) и мягкую фетровую шляпу.

Скрывается с 5 числа сего месяца; возможно, уже покинул или попытается покинуть страну».

Мистер Бадд внимательно перечитал описание и глубоко вздохнул. Не было ни малейшей надежды, что Уильям Стрикленд выберет его маленькую, не слишком преуспевающую парикмахерскую из всех заведений подобного рода в Лондоне, чтобы побриться или постричь волосы, и уж тем более для того, чтобы их покрасить, если, конечно, он вообще в Лондоне, в чем мистер Бадд весьма сомневался.

Со дня убийства прошло уже три недели, так что шансы были один против ста, что Уильям Стрикленд давно уже покинул страну, слишком уж рьяно пытавшуюся навязать ему свое гостеприимство. Тем не менее мистер Бадд постарался как можно точнее запомнить приметы. Все-таки это был шанс — вроде как выигрыш в состязании на лучший кроссворд или же когда требуется что-нибудь угадать — например, победителя среди кандидатов на выборах или задуманную карту, или как в той игре, где все гоняются за сокровищем, которое охраняет дракон, предложенной «Ивнинг Клэрион». Любой крупный, бросающийся в глаза заголовок, если только речь в нем шла о деньгах, неизменно притягивал внимание мистера Бадда в эти скудные, неурожайные дни, независимо от того, предлагалось ли в нем пятьдесят тысяч фунтов наличными с немедленной выплатой и в дальнейшем по десять фунтов на пропитание еженедельно, или всего лишь какая-нибудь скромная сотенка.

Может показаться странным, что мистер Бадд, человек, умудренный опытом, в возрасте, когда время скорее собирать камни, а уж никак не разбрасывать их, с завистью просматривал списки победителей конкурсов, раздумывая о тех, кто хоть в чем-либо преуспел. Взять, к примеру, дамского парикмахера через улицу... Разве он не подрабатывал еще в прошлом году, добывая свои жалкие девятипенсовики продажей не менее жалких дешевых папиросок и комиксов? И не он ли откупил совсем недавно зеленую лавочку по соседству и, окружив себе изящными, изысканно причесанными помощницами, не открыл ли он там «Дамский салон» с лиловыми и оранжевым портьерами, двумя рядами сверкающих белизной мрамора раковин, а также приспособлением, смахивающим на люстру викторианской эпохи, для перманентной завивки? И не снабдил ли он свое заведение громадной неоновой вывеской с ярко-алой каймой, непрерывно бегущей по кругу, словно котенок, пытающийся поймать свой вечно ускользающий хвост? И не его ли «человек-реклама» как раз в эту минуту прохаживается по тротуару со светящимся объявлением об Услугах и Ценах? И разве именно в это мгновение нескончаемый поток молодых девиц не устремляется в благоухающие залы салона в отчаянной надежде успеть до закрытия вымыть волосы ароматным шампунем и стать обладательницей «прекрасной и необычайно прочной завивки»?

И если служащая в приемной покачает головой, сожалея, что уже поздно, им и в голову не придет перейти через улицу, туда, где тускло светится витрина парикмахерской мистера Бадда. Клиенты записывались заблаговременно и терпеливо ждали, с волнением поглаживая колючую поросль на затылке и непокорные прядки волос за ушами, отрастающие всегда слишком быстро.

День да днем мистер Бадд наблюдал, как они мелькают, то вбегая, то выбегая из заведения соперника; он желал всей душой, он даже молился (бессознательно и без слов), чтобы кто-нибудь из них заглянул к нему, но этого никогда не случалось.

И все-таки в душе мистер Бадд был уверен, что он непревзойденный художник. Он видел короткие, «под фокстрот», дамские стрижки, вызывающие, ни на что не похожие — ему они никогда нравились, пусть даже и стоили по три шиллинга и шесть пенсов каждая. Стрижки с обгрызенной и неровной линией на затылке, стрижки, или уродовавшие красивую голову, или грубо выставлявшие напоказ недостатки, уродливые, сделанные наспех, бессовестные, халтурные — в послеобеденные часы, когда народу особенно много, их поручали девчонке, какой-нибудь ученице, которая и обучалась-то ремеслу года три, не больше, и для которой великое таинство стрижки «на нет» было китайской грамотой за семью печатями.

А окраска? Его конек, его любимое детище, это таинство, которое он изучил досконально! Ах, если бы только эти не в меру прыткие дамы заглянули к нему! Он осторожно отговорил бы краситься кошмарным ярко-рыжим красителем, который делает их похожими на заржавевших металлических кукол, предостерег бы против этого так широко рекламируемого состава, чье действие совершенно непредсказуемо, он применил бы все свои изощренные навыки, отточенные длительным опытом — окрасил бы волосы с такой тонкостью и искусством, которое, незаметное глазу, уже как будто перестает им быть.

Однако никто не заходил к мистеру Бадду, за исключением чернорабочих да молодых бездельников или торговцев, неизменно торчавших под газовыми фонарями на Уилтон-стрит.

Но почему бы и мистеру Бадду не вырваться из оков нищеты, не окружить себя всем этим мрамором и электрическими светильниками, не сколотить состояние, взлетев на волне прилива?

Причина довольно прискорбна, и так как, по счастью, она не имеет отношения к нашей истории, то мы лишь упомянем о ней вскользь.

У мистера Бадда был младший брат Ричард, и он обещал матери заботиться о нем. В лучшие, более счастливые дни мистер Бадд был владельцем процветавшего дела в их родном городке Нортгемптоне, а Ричард был служащим в банке. Брат скатился на плохую дорожку (несчастный мистер Бадд жестоко терзался, коря себя за это). Сначала произошла неприятная история с девушкой, потом чудовищные сделки с букмекерами, а после этого Ричард, попытавшись исправить плохое с помощью худшего, взял деньги из банка. Нужно было обладать куда большей сноровкой, чем этот бедняга, чтобы успешно подделывать бухгалтерские счета.

Управляющий банком был суровым человеком старой закалки: он подал в суд. Мистер Бадд выплатил все и банку, и букмекерам, взял на себя заботы о девушке, пока Ричард отбывал заключение, оплатил их проезд до Австралии, когда брат вышел из тюрьмы, и дал им еще деньжонок, чтобы было на что обосноваться на новом месте.

Но на это ушли все доходы от его парикмахерской, и он не мог больше смотреть в глаза соседям в Нортгемптоне, знавшим его чуть ли не с самого рождения. А потому уехал в Лондон, громадный и многолюдный, прибежище всех, кто скрывается от людских любопытных глаз, и купил это маленькое заведение в Пимлико. Дела шли неплохо, пока не появилась новая мода. Другим она была только на руку, но у мистера Бадда средств не хватило, и это погубило его.

Вот почему глаза мистера Бадда с таким жадным интересом обращались к заголовку, если в нем говорилось о деньгах.

Он отложил газету и, поймав при этом свое отражение в зеркале, улыбнулся, поскольку был не без чувства юмора. Не очень-то он похож на человека, способного в одиночку задержать безжалостного убийцу. Ему было уже далеко за сорок — с небольшим брюшком, с пушистыми светлыми волосами, начинавшими редеть на макушке, ростом не более пяти футов и шести дюймов, мягкими и пухлыми ручками, как и положено парикмахеру.