Чудесные занятия

Кортасар Хулио

Тезей. Ты много слов наговорил. Но если бы их было меньше, вздор все равно остался б вздором. Демон! Я это чудище убью и тело мертвое по пыли через весь Кноссос протащу.

Минос. По сути, ты его убьешь за то, за что мне страшно с ним покончить. Меняется не суть, а средства, и ты когда-нибудь про то узнаешь.

Тезей. Мы не так схожи, как я думал.

Минос. Время преподнесет тебе иное.

Тезей. Ты станешь тенью. Месть Афин найдет путь к горлу твоему, кишащему клятвопреступными словами-муравьями. Значит, он нужен тут тебе живым? Его существование — опора твоей власти вне острова,

вне Крита? Зови оркестр погребальный, пусть наготове будут все!

Минос. Мне дела нет до твоего злодейства.

Тезей. Нет есть. И потому меч опущу я с силою невероятной.

Минос. В тот же миг вот этот мой кинжал пронзит грудь Ариадны.

Тезей. Ариадна? Я позабыл о ней. Но почему ты не убьешь меня?

Минос. Тогда Афины тучей саранчи накинутся на Крит. Пусть бычья голова тебя убьет, тогда они смирятся с волею небес.

Тезей. Ариадна, да, здесь Ариадна. Но я должен прикончить Минотавра.

Минос. Прикончи, но не говори, зажми его смерть в руке, как камень. Тогда получишь Ариадну.

Тезей. Смерть утаить? Ты думаешь, Тезей в Афины может возвратиться раньше вести о еще одном поверженном чудовище?

Минос. Вернешься с Ариадной, с миром в сердце. Подумай. С Ариадною и с миром в сердце.

Тезей. Все острова избавлены от монстров, этот — из них последний.

Минос. Но не избавится народ от страха. Афиняне боятся ежегодной дани. Я мог бы снять ее с тебя. Хватает африканцев, чтоб слава о чудовище жила.

Тезей. Однако чудище жить не должно.

Минос. Но пусть незыблемыми будут наши . троны.

Тезей. И никаких живых чудовищ. Только люди.

Минос. Люди, опора тронов.

Тезей. И ты отдашь мне Ариадну.

Минос. А мы с тобой похожи…

Сцена III

Афиняне с Тезеем во главе подходят к лабиринту. Легко, почти небрежно держит герой в руке конец блестящей нити. Клубок раскручивается в ладонях Ариадны. Она стоит одна, как статуя, у входа в лабиринт, и лишь клубок резвится в ее пальцах, как живой.

Ариадна. В суровой холодности коридоров его чело, наверно, кажется еще красней, еще багровей в полумраке и, словно два серпа луны враждебных, торчат его блестящие рога. Как и тогда, в тиши лугов, до юности своей многострадальной, должно быть, бродит он один, скрестивши руки на груди, и лишь мычит почти неслышно.

Или о чем-то говорит. О эти его горестные речи во дворце, где стражники ему внимали с изумленьем, не понимая его слов. Он звучно декламировал, как будто это волны моря накатывали на песок; любил он вспоминать небесные светила, названия всяких трав. Бывало, он задумчиво жует травинки, а после с тайной радостью названия повторяет, словно вкус стебля ему подсказывает имя… И все подряд божественные звезды перечислял, а на восходе солнца будто забывал их, словно рассвет и в памяти его гасил светила. Но к ночи следующей он снова к звездам возвращался и радостно их сочетал в придуманные эфемерные созвездия…

Теперь мне не узнать ни кто, ни почему в моей душе пускает в ход колеса страха при мысли о его тюрьме. Возможно, я сама когда-то догадалась, что обитает он в иных мирах, чем люди все. И братья не бывают вот такими — мужами страстными, как он; они ведь тоже лишены его большой свободы. Да, мне больно говорить: «Мой

брат». Это так мало… О роковая ночь безумия, шаг безрассудный нашей матери! О Минотавр, я не желаю больше думать о Паси-фае, ты — Бык, ты голова печального быка-затворника! Сейчас тебя там ищут, мой клубок становится все меньше, дергается, прыгает щенком в моих руках ч шелестит тихонько…

Взор Тезея был очень нежен, он говорил: «Одна лишь женщина придумает такое; без клубка, без хитрости твоей мне не найти пути назад». Он весь — это путь туда. И он не знает ничего о моих бдениях ночных, об изнуряющей борьбе между желанием свободы (для обитателя вот этих стен!) и страхом перед неизвестностью, боязнью того, что где-то очень далеко и невозможно, и не позволено.

Тезей мне говорил о подвигах, о корабле своем, о брачном ложе. Все так безоблачно и ясно. С ним рядом я казалась чем-то гадким и нечистым — мутным молочным пятнышком в прозрачной грани изумруда. Тогда и вырвала такие я слова из мрака: «С ним будешь говорить, скажи, что эту нить тебе вручила Ариадна». Тезей ушел, вопросов не задав, не усомнившись ни на миг в моем достоинстве надменном, готовый скоро одарить меня победой. «С ним будешь говорить, скажи, что эту нить тебе вручила Ариадна»… Минотавр, чью голову венчают молнии пурпурные, смотри, вот кто несет тебе свободу, вот кто ключ вложит в твои руки, которые на части разорвут его!

Клубок уже стал тощ и крутится как сумасшедший. Из лабиринта, будто из колодца гулкого, доносится бой барабана приглушенный. Шаги и крики, отзвуки борьбы — все смешивается воедино, как моря шум тяжелый и густой. Одна об этом знаю я. Боязнь, сложи свои назойливые крылья и уступи моей любови сокровенной, не обжигай ей перья адскими сомнениями! О, уступи моей любови тайной! Приди, мой брат, возлюбленный! Явись из пропасти, которую я не посмела одолеть, возникни из пучины, которую моя любовь теперь осилила! Очнись, схвати ту нить, что глупый воин тебе несет! Багровый, обнаженный, омытый кровью, появись на свет, приди ко мне, сын Пасифаи. Дочь царицы так жаждет бычьих губ твоих, шуршащих речью.

Вот и затих клубок, не движется. Что ждет меня?!

Сцена IV

В дугообразном коридоре Тезей с мечом в руке стоит напротив Минотавра. У ног героя белеет кончик нити.

Тезей. Никчемные твои вопросы. Я ничего не знаю о тебе, и потому сильна моя рука.

Минотавр. Тогда зачем же руку поднимаешь на меня? Не зная, кто я, что желаю.

Тезей. Если тебя я стану слушать, тогда едва ли я смогу тебя убить. Я видел судей, голову склонявших, когда они читали смертный приговор. Заметил кто-то, что в последние минуты смертник обретает как будто царственность, великость неземную. Я же смотрю тебе в глаза, ибо тебе я не судья. И не тебя хочу убить, а только лишь твои деяния, отзвуки твоих деяний, эхо, несущееся к берегам Афин. Там ты на языке у всех и превратился в тучи слов, в игру зеркал, в стоустый странный миф. По крайней мере в изложении моих ораторов, учителей.

Минотавр. Ты смотришь на меня, но ничего не видишь, нет. Глаза твои меня не видят, ибо глазами миф не одолеть. И меч твой тоже не годится, чтобы со мной расправиться. Удар смертельный ты нанести мне смог бы тоже только вымыслом или заклятием, сказать иначе — новым мифом.

Тезей. Пока еще мы не столкнулись. И здесь не слышен шум морского порта. Я, только я вернусь отсюда, нить путеводную держа в руках, и своим именем развею пепла кучу, в который превратится имя Минотавра.