Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
Шрифт:
— Ничего подобного! — пробормотала она. — Вот тебе! — и снова включила дальний свет.
Исказившееся от яркого света лицо с закрытыми глазами. И все же, без всяких сомнений — лицо ее брата.
Ярайс — автомобильный вор!
Только на миг Аспа выпустила руль, но этого оказалось достаточно, чтобы машина перемахнула через обочину и передними колесами застряла в детской песочнице.
«Догнать, спасти, пока он еще не наделал других глупостей! Скорей, скорей, пока не поздно!»
Но было уже поздно. Когда Аспа задним ходом снова выбралась на асфальт, от темно–синей машины не осталось и следа. Еще некоторое время
Написав донесение, в котором она ни полсловом не упоминала о брате, Аспа выпросила у дежурившего капитана разрешение отвезти свой багаж на служебной машине на автобусную станцию и прямым путем направилась к дядиному дому. Именно в том направлении бежали угонщики — так она, избегая нестираемого клейма «воры», называла теперь Ярайса и его компаньона.
Дом Висвалда Вайвара был погружен в темноту. Аспа хотела было позвонить, но вовремя вспомнила железное теткино правило: после полуночи набрасывать на дверь предохранительную цепочку и не отворять никому. Ей поэтому не раз приходилось ночевать в сарайчике. Она поднялась на цыпочки и в знакомом тайничке нащупала ключ от висячего замка. Значит, Ярайс не появлялся.
С той стороны забора к сарайчику примыкал двухместный гараж Берзаускиса. Именно там, судя по дядиным жалобам, Ярайс пропадал целыми днями, помогая не дядюшке в его саду, а Берзаускису, осваивая при этом тайны авторемонтного дела. Отец был уверен, что это пригодится сыну в армии, но сейчас в сердце Аспы закралось подозрение: не принимал ли Ярайс участия в заготовке запасных частей? Если так, то случившееся явилось кражей, а не просто мальчишеской забавой.
Имела ли она право написать столь безответственное донесение? Сейчас Аспе больше не казалось, что она сама сможет заставить брата сказать, где спрятана машина, и возвратить ее владельцу. Скорее все это было похоже на серьезное преступление. И чем раньше поймет Ярайс, на какой путь он встал, тем будет лучше.
Но в дивизионе Аспу ждал столь тяжелый удар, что она снова изменила свои намерения.
— Последние новости слышала? — спросил капитан Яузе. — Группа Силиня только что сообщила. Нашли твой объект, и хорошо, что ты не успела вмешаться. Оказалось, то была не просто кража машины, но связанная еще и с ограблением и попыткой изнасилования.
— А виновные? — спросила Аспа, чувствуя, что стены обрушиваются на нее.
— Как сквозь землю… И ни единого свидетеля. Ты ведь тоже не разглядела негодяев как следует.
Ярайс невиновен — в этом Аспа ни на миг не усомнилась. На такое ее маленький братик не способен. Но мать этого не переживет. Мать… Ну конечно — к кому же еще он всегда бежал со всеми своими бедами и проблемами? Не у дядюшки — у матери надо искать брата, у единственного человека, способного понять и простить. И сама она тоже должна отнестись к Ярайсу как сестра, а не как работник милиции, успевший уже подать донесение. Тогда, может быть, удастся узнать всю правду и добраться до настоящих преступников.
III
Проснулся я с тяжелой головой, нащупал во тьме кнопку будильника и нажал. Звонок умолк, потом раздался снова. Не сразу я понял, что это телефон. Все еще не разобрав, вечер это или уже утро, я поднял трубку.
— Силинь беспокоит. Если еще не
— У вас что–то новое? — глупо спросил я.
— Да так… Просто соскучился по вашим деловым вопросам.
За щелчком разъединения последовала тишина. Вставать или снова принять горизонтальное положение? Без причины он не позвонил бы, следствие, надо полагать, успело продвинуться вперед, и Силинь, как прирожденный актер, жаждет публики и аплодисментов. Я приказал себе открыть глаза, но веки отказались повиноваться.
Не знаю, сколько времени пролежал я в летаргическом сне, но когда очнулся, стрелка показывала двенадцатый час, а на дворе по–прежнему было темно. Значит, все еще вечер. Я проковылял на кухню, поставил воду и сунул тяжелую голову под холодный кран. Это помогло прогнать отупение, возникшее после затянувшегося послеобеденного сна, но до того остудило мозги, что не хватило терпения ждать, пока настоится кофе.
— Пешком, что ли, что так долго? — упрекнул меня Силинь.
— Ждал, что пришлете машину. Но вы, наверное, балуете только преступников.
На этот раз, кажется, мне удалось задеть его, но Силинь быстро отпарировал:
— Проспали главный выход. Ладно, первое действие перескажу потом, сейчас начнем второе. Прошу!
Театральным жестом он распахнул дверь, почти притиснув к стене стоявшего за дверью милиционера.
За столом сидела Байба Ратынь, и ничто в ее облике не напоминало о том, что она опять работает сверхурочно. Не зря уверяют, что сухощавые женщины — самые выносливые. Лишь когда она подняла взгляд от протокола допроса, я увидел в ее воспаленных глазах следы утомления. Однако речь ее оставалась спокойной и неторопливой, словно бы следователь была готова снова просидеть здесь до утра.
— А теперь, Янис, расскажите, как вы провели прошлую ночь.
И обращение, и ровный голос создавали впечатление, что повстречались два старых приятеля, чтобы поболтать о разных разностях. Об этом же свидетельствовал и ответ:
— Как обычно. Отдыхал, набирался сил для нового трудового дня. Мне ведь приходится вставать еще до шести, чтобы вовремя попасть на работу.
— Или вовсе не ложиться.
— Ну, знаете, не тот возраст. Больше двух суток подряд уже не могу, нутро не выносит. А у меня есть свидетели, что я керосинил всю субботу и воскресенье. Запишите их имена, адреса и проверьте!
Разыграв этот козырь, допрашиваемый удовлетворенно откинулся на спинку стула, и я, наконец, увидел его лицо. До сих пор мне приходилось видеть нарушителей закона только в зале суда, и их образ в моем представлении был неразрывно связан с приметами, говорящими о неделях, проведенных в заключении, — с серым цветом лица, бегающим взглядом опущенных глаз, отрастающим ежиком на остриженной наголо голове. Что же касается Яниса (фамилия его, как я потом узнал, была Лубиетис), то он больше всего напоминал случайно оказавшегося в милиции рабочего, который встанет и уйдет сразу же, как только разъяснится недоразумение: такое чувство собственной правоты излучали его манеры и речь, его улыбка, одновременно почтительная и бесстыдная, открывавшая все его золотые зубы. Большие, сильные руки с несмываемыми следами машинного масла казались словно созданными для физической работы, высокий лоб под прядями темных волос, как можно было подумать, таил глубочайшие мысли, глаза взирали на мир, исполненные веры в людскую доброту.