Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
Шрифт:
— Возможно, и так. Наверно, вы, художники, во всех вопросах разбираетесь глубже, чем простые смертные. А теперь давайте фотографироваться, мне ведь скоро пора уходить.
— Скоро? Не может быть! Из–за мужа? Он знает, что вы пошли сюда? Он вас ждет?
— Нет, просто так… Неловко…
— Почему? Мы здесь одни, мой коллега сегодня выходной. Если муж вас не ждет…
— Не в том дело. Знает муж или не знает, я все равно должна вести себя прилично.
— Бригита, зачем вы так говорите, кто привил вам пошлые мещанские предрассудки, как вы вообще допускаете мысль, что я способен проявить к вам неуважение? И что находиться здесь, наедине со мной — неприлично?
— Простите меня, — сказала Бригита искренне, — я и в самом деле… Наверно, живя среди примитивных людей, поневоле становишься похожей на них…
— Если вы так торопитесь фотографироваться, перейдемте в ателье. Сядьте на кушетку…
Бригита послушно села. Витолд отошел на несколько шагов и сказал с некоторой обидой в голосе:
— Только не сочтите неприличным, если я вас буду рассматривать. Должен же я хорошенько познакомиться с чертами вашего лица, найти ключ… Ключ ко всему, что в вас есть характерного.
Витолд зажег несколько ламп. Сам он оставался в тени, но Бригита почти физически ощущала взгляд бархатно–карих глаз. Он был, как ласка издалека, и Бригита созналась, что ей это приятно… Тем более что взгляд художника не откроет в ее лице и фигуре особых недостатков. А что касается ног, уж их–то он наверняка оценит, Бригита знала, что ни у одной женщины в Калниене нет таких стройных ног…
Витолд стал возиться с аппаратом. Зажег самые сильные лампы, от них стало тепло, как от летнего солнца. Тепло и хорошо. Витолд сел напротив Бригиты и заговорил:
— Чудесно, что вы сидите так спокойно. Смотрите, пожалуйста, сюда, вот так! Чуточку ниже… Чудесно! Так будет совсем хорошо… Разве что…
Он встал, подошел и, едва коснувшись лица нежными холодными кончиками пальцев, приподнял подбородок Бригиты, повернул ее голову.
— Так, это будет первый снимок! Оставайтесь в такой позе! Не шевелитесь, пожалуйста!
Он поспешил к аппарату, долго наводил, примерялся. Посмотрел на Бригиту:
— Простите, пожалуйста, только не наклоняйтесь вперед, расправьте плечи! Нет, нет, не так! Разрешите!
Он опять подошел, ласково взял ее за плечи, выпрямил немного; пригладил выбившуюся на лоб прядь, нечаянно прикоснулся к шее.
Бригита встрепенулась, подумала: «Такие легкие, чуть заметные прикосновения, а я от них вздрагиваю, будто дотронулась до оголенных проводов. Ой, хоть бы он не заметил, что я дрожу, что я…»
— Внимание… Готово!
Витолд снимал еще долго. Вслед за первым было сделано еще много снимков. Затем сказал:
— А теперь я вас попрошу: разрешите сфотографировать вас для меня лично, для фотоэтюда…
Бригита согласилась.
Он опять стал снимать: Бригита сидит, Бригита лежит Бригита читает… Вначале она конфузилась, потом привыкла, понравилось позировать. Еще больше нравилось ей восхищение Витолда ее фотогеничным лицом, гибкой фигурой, изящной линией ног. Казалось, Бригита представляется его глазам и вправду неотразимо очаровательной, он восхищается ее красотой только как художник, а не как мужчина…
И пораженная Бригита созналась себе, что она немного обижена: ей приходится скрывать трепет удовольствия, когда Витолд прикасается к ней, поправляя волосы или складки платья в то время, как сам он остается сдержанным, безупречно деловитым, даже не пытается поцеловать модель, которой так восхищается. Конечно, если бы Витолд сделал такую попытку, Бригита прикинулась бы возмущенной, стала б сопротивляться; да только он и не пытается…
Наконец, Бригита объявила, что устала и ей надоело позировать. Пусть теперь Витолд покажет свои этюды, как обещал. Но только — не получится ли неудобно, если вдруг в ателье зайдет клиент?
— Прошу вас, будьте совершенно спокойны! — Витолд укоризненно покачал головой. — Неужели вы действительно жили среди таких пошляков, что не можете даже представить себе человека, который никогда в жизни не позволит себе вас скомпрометировать?! Никто сюда не зайдет, ателье было открыто сегодня только для вас. Двери заперты — мы тоже имеем иногда Право на выходной день!
Витолд придвинул одну из ламп к кушетке, на которой лежала Бригита, принес пачку фотографий. Они долго просматривали увеличенные пейзажи и портреты. Хотя этюды были действительно хороши, молодая женщина лишь с трудом заставляла себя сосредоточиться на них. Она ломала себе голову: «Он ведет себя безупречно… Но почему? Не потому ли, что как женщина я его совсем не интересую?»
Бригита уже отчетливо понимала, что почтительность Витолда вовсе не льстит ей, что она сознательно старается вскружить ему голову, принимает соблазнительные позы… И все сильнее досадует, что Витолд не поддается на провокации, не позволяет себе ни одного движения, в котором выражалось бы желание. Только ласкающий взгляд его все чаще и чаще скользит по лицу Бригиты…
Вдруг, как раз в ту минуту, когда вконец раздосадованная и оскорбленная Бригита уже собиралась встать и распрощаться — холодно, холодно, будто ей здесь ужасно скучно! — Витолд вдруг вскочил, схватился за голову и сквозь зубы простонал:
— О боже мой! Я больше не могу…
— Витолд! Что с вами? Вы больны?
Не отвечая, он стоял, обхватив ладонями голову, и раскачивался всем телом, словно от нестерпимой боли.
— Витолд!
— Не надо, умоляю, не надо! Я переоценил свое самообладание…
Так же неожиданно, как вскочил с кушетки, он бросился на колени и спрятал лицо в подушки, на которых лежала Бригита. Она услыхала приглушенные, бессвязные слова:
— Бригита, как вы безжалостны… Нет, вы даже не подозреваете… что вы со мной делаете… О, боже мой, разве я каменный? Или деревянный? Бригита… Бригита…
Положив ладонь на черные волосы Витолда, Бригита прошептала:
— Не надо, Витолд, не надо! Я ничего не понимаю… Я — безжалостная? Что вы этим хотели сказать?
— Добрая, светлая моя, я же не говорю, что вы мучаете меня умышленно. Нет, нет, вы ведь не догадываетесь о том, как искушаете меня, Бригита… Даже ангелу это было бы не под силу…