Чудо для тебя
Шрифт:
— Тогда почему ты не скажешь ему?
— Ты представляешь, каким ударом это будет для ребенка? Нет? А я представляю, я знаю его очень хорошо… Он очень умен для своих лет, Веня. И слишком остро чувствует все.
— Послушай, — Вениамин заговорил как можно более убедительно. — Самым лучшим выходом будет сказать ему сейчас. Возможно, он научит тебя ценить часы и дни. Ты… Ты просто сжигаешь их. Отбрасываешь на мусорную кучу. Ты ведешь себя так, как будто время принадлежит тебе и ты можешь отрезать себе сколь угодно большой кусок. Одумайся, Алекс. Скоро будет поздно.
Алексей никогда не думал, что его теперешняя жизнь
— Я знаю, это трудно, — Веня говорил медленно, — но другого пути нет. Вернее, ты сделал выбор, и его не стало. Прости, что говорю это. Никто, кроме меня, не скажет тебе этого. Так что мне, именно мне, предстоит быть черным вороном, каркающим на твоем плече. Прости, дружище.
Алексей пожал плечами:
— Выбора не было.
— Нет, он был. Но ты не хочешь идти этим путем.
— А ты бы пошел? — Алексей в упор взглянул на друга. — Думаешь, я смогу жить после того, как куплю свое существование чужой жизнью? Веня, думай, что говоришь.
— Ладно, — скривился Старыгин. — Поднимать эту тему бесполезно. Но Илье ты должен сказать.
— Я знаю. — Алексей смотрел, как сын, смеясь, обнимает пони за шею. — Но не сегодня.
Глава 13
Утром Настю разбудил не будильник, а чудесный аромат свежесваренного кофе. Стася поморщилась — шаблонные фразы дурацкой рекламы так и лезут в голову. Двадцать пятый кадр, не иначе. Она взглянула на часы — до подъема еще пятнадцать минут. Но не стоит тянуть — эти минуты ничего не решат. Настя решительно выбралась из-под одеяла и нашарила тапочки. Стоп. С чего бы, собственно, такие неземные ароматы? Почему на кухне явно что-то происходит? Ваня должен еще спать сном младенца. Или она перепутала дни и ему сегодня в институт? Нет, сегодня вторник, мужу на работу не надо. Так в чем же, собственно, дело? Зевая, Настя побрела на кухню, на разведку.
Около плиты суетился Иван в трусах и фартуке. В турке доходил до кондиции кофе, на сковороде шкварчали горячие бутерброды с сыром, муж вытирал жирные руки о… гм, заднюю часть трусов. Чудеса!
— Вань…
Муж отскочил от плиты как ошпаренный, единым слитным движением бухнулся перед ней на колени и вцепился в ночнушку:
— Стась, прости меня, идиота, а? Ну прости! Не знаю, что на меня нашло, прямо затмение какое-то.
Ваня прижался лохматой головой к ее рукам, душераздирающе вздохнул и заглянул снизу вверх в глаза. Настя судорожно втянула воздух сквозь намертво сжавшиеся зубы: горячая слезинка побежала по щеке, подкосились колени. Ванечка, милый! Такой родной и беззащитный, такой… трогательный. Этот кофе, эти бутерброды, это падение на колени… Вчерашний сумрачный вечер растаял, как туман.
— Ванечка, дурачок!
— Иван-дурак, точно, — покаянно согласился муж и крепко обнял за талию. — Я больше не буду, честно.
Настя слабо улыбнулась и разжала его руки:
— У тебя что-то сейчас сгорит на плите.
— Сейчас-сейчас. — Ваня засуетился, снял сковородку с огня, проверил кофе. — Иди быстрей в душ, все остынет.
Стася еще раз улыбнулась и побрела в ванную.
В этом весь Ваня: вспылит, покается, расстроится и улыбнется. И ее может заставить улыбнуться. Все еще может. Стася автоматически совершала утренний ритуал и не переставала думать о вчерашнем вечере — или о сегодняшнем пробуждении. Сегодня она уже не понимала, почему так расстроилась вчера, почему так вспылила, почему все казалось таким непоправимо испорченным. И почему она так откровенничала с незнакомым человеком? С абсолютным незнакомцем. И вчерашний разговор казался таким важным, таким знаковым, таким откровенным. Ведь обычные общие фразы, философия и рассуждения. Как может посторонний человек что-либо понимать в ее семейной жизни. Вот и Ваня сегодня мил, как никогда: завтрака в постель — или почти в постель — он ей еще никогда не подавал. Видимо, все неприятности — это просто следствие зимы и холода.
Пока Настя одевалась в комнате, Иван что-то напевал на кухне, фальшивил, забывал слова, но пел. Она прислушалась и легко распознала искаженную, но вполне узнаваемую «Бесаме мучо». Может, не стоило так легко прощать мужа? Глупо, но обида испарилась, казалось, что все наладится, все будет хорошо. Что муж ее по-прежнему любит, а она… она сможет опять полюбить его. По крайней мере, очень постарается. Он ведь хороший, пусть не лучший, но хороший. И ей уже не пристало ждать принца на белом коне. Тем более коней сейчас днем с огнем не сыщешь. Стася закончила макияж и вышла на кухню.
Ваня уже сервировал завтрак в лучших традициях: кофе, горячие бутерброды, масло, джем, тоненькие ломтики батона. Сам он успел сменить фартук на джинсы и рубашку, но причесаться так и не удосужился.
— Ванечка, ты просто подвиг совершил!
— Я теперь каждое утро буду совершать подвиги в честь моей принцессы.
— С чего бы это? — Настя отпила кофе и потянулась за бутербродом.
Ваня посерьезнел:
— Понимаешь, я в последнее время был просто невыносим, так дальше нельзя.
— И когда тебя осенило? — Настя слегка пожалела, что ответила так резко, но извиняться не стала.
— Сегодня утром, — смиренно ответил муж. — Я проснулся — а тебя нет. Я так испугался, просто чуть не умер. Я подумал, что… ты ушла. И сразу все понял.
Настя потрясенно молчала: она совсем не ожидала от обычно спокойного Ванечки такой бури чувств.
— Понимаешь, меня как током ударило: я ведь без тебя просто помру. Лягу — и окочурюсь. Медленно, но верно.
— Ваня…
— И еще я понял, что очень-очень тебя люблю, а веду себя безобразно. Больше этого не повторится, обещаю.
— Ваня…
— Ну скажи, что ты меня прощаешь, что ты никогда от меня не уйдешь, ну пожалуйста… — Иван говорил так быстро, что слова сливались в сплошную неразборчивую мольбу, страстную и жалобную.
Настя на секунду зажмурилась, пытаясь разобраться в себе, осознать такой неожиданный поворот. Странно. Может, ей стоило раньше пригрозить уходом — и тогда Ванечка проникся бы гораздо быстрей, не доводя отношения до кризиса? Чего уж тут скрывать — то, что происходит в последние месяцы, — это кризис. Что-то внутри оборвалось: ведь она не может точно сказать, что совсем не любит своего мужа, как не может с уверенностью сказать, что любит. Может, достаточно того, что он будет ее любить и носить на руках, если, конечно, все, что он сейчас наговорил, — правда. Всегда так. Достаточно ли просто подставлять щеку, достаточно ли позволять себя любить? Господи, пусть это будет именно так.