Чудо хождения по водам
Шрифт:
– Сказка сказкой, а быль былью, – сказал бородач, вынимая руку из воды, отряхивая ее и выпрямляясь. – Слезай оттуда, – посмотрел он снизу на В., – не хрена там стоять. Эксперимент закончен.
– Осторожней, осторожней. А то с такой высоты и разбиться можно, – поддержал участковый под локоть В., когда В. соступал на пол.
В. оказался на полу, но бородач не освободил дверного проема. В. почувствовал себя чем-то вроде куска ветчины, зажатого внутри сэндвича. Бородач глядел на В. с холодной удавьей лютостью. В руках у него появилась фотография.
– Держи, – подал он фотографию В. В., все еще оглушенный случившимся, автоматически взял ее. – Два дня тебе. Посиди над ней, как это там у вас
Так же автоматически, как взял, В. взглянул на снимок. На снимке в фас, крупным планом был изображен мужчина. Гладкое, чисто выбритое лицо с просторным двойным подбородком, уплывающим к ушам, пушащаяся редкими волосами лысая голова – непримечательное менеджерско-чиновничье лицо, то ли полная никчемность, то ли никчемность, мнящая себя выше всех.
– Тот самый, понятно, да? – овевая ухо раскаленным дыханием, подал голос из-за плеча участковый. – Которого найти.
– Два дня, – сказал бородач. – Два дня не трогаем.
– И что потом? – вырвалось у В. Он хотел придать голосу саркастичность, но ощущение ветчины в сэндвиче все подавляло, и вопрос его прозвучал совсем не по-геройски.
– Лучше тебе этого сейчас не знать, – уронил бородач.
– Надо помочь хорошим людям. Нельзя не помочь, – ошпарил сзади ухо участковый.
Томик Гоголя с “Вием”, когда В., закрыв за своими неожиданными визитерами дверь, вернулся в ванную, все так же стоял на ребре около ванны. В. нагнулся к книге и поднял ее. Мешала фотография в руках с изображенным на ней гладко-никчемным лицом, взиравшим на мир с самоуверенным знанием некой тайны, которая неподвластна никому, кроме него. В. раскрыл поднятый томик и сунул фотографию внутрь между страницами.
Затем нога его вскинулась над бортиком ванны и стремительно проследовала вниз, к воде. Чтобы тут же оказаться в ней. Мгновение он не верил в то, что произошло. Но и поверив, тащил в ванну вторую ногу, как если бы к ней была привязана гиря. И вот он уже стоял в ванне обеими ногами. Обмотанный полотенцем на бедрах и с томиком Гоголя в руках. Тянуться, цеплять полотенце за крючок недоставало терпения, и В. отшвырнул его от себя в раковину. Гоголь в руках не мешал. В. присел – ягодицы его коснулись воды и погрузились в нее. Он оперся рукой о бортик, чтобы, погружаясь в воду дальше, дать телу опору, – и поскользнулся, упал на дно, взволновав воду шумной волной. Гоголь в руке густо усеялся каплями брызг. В. сидел в воде, высоко, сколько хватало руки, поднимая над головой коричневый томик, и у него было чувство, если он отправит книгу обратно на пол, его вытолкнет из воды и он снова окажется на поверхности.
11
– Что, поц, – вопросил коллега, – пришел сдаваться? Разумно. Земляне – гуманисты. Они к гуманоидам настроены гуманистично.
Глаза его сияли таким довольством – В. не мог смотреть в них, его ослепляло. От насмешливо-уничижительного “поца” так всего внутри и перекорежило, но это же он пришел к коллеге с просьбой, не коллега к нему, и В. стерпел. Как и то, что коллега, пусть неоткрыто, но явно вновь заявил ему, что считает его существом неземного происхождения. Он что, действительно верил в эту дичь про пришельцев? Или все же придуривался?
– Постебался – и полно, – сказал В. – Я к тебе за помощью пришел. Раз ты, оказывается, такой крутой спец по всем этим делам.
– Пожалуйста, милости прошу, – с прежней насмешливой уничижительностью отозвался коллега. – Надо только посмотреть, о чем речь. На инопланетян, предупреждаю, работать не буду.
– Нужен ты инопланетянам, – старательно делая вид, что его не задевают выпады коллеги, парировал В. – Был бы нужен – живо бы тебя на свою тарелку, охнуть бы не успел.
Надо сказать, совсем нелегко давалось ему это внешнее хладнокровие. Мало того что поднять себя на звонок коллеге было все равно что решиться на харакири, так хороша же еще была и обстановка вокруг. Ладно, что подвал со всеми своими прелестями: низкий потолок, готовый, кажется, размозжить тебе голову, глухие, без окон стены в географических разводах сырости, траченая мебель, стащенная сюда, похоже, со свалок, – так еще и угнетающий содом “просвещающих” плакатов: тыквоголовые лупоглазые существа с зелеными лицами, одетые в облегающие серебристые костюмы, напоминающие те, в которых прыгают с трамплинов лыжники, их тарелкообразные летательные аппараты, изображенные в таких подробностях, будто спокойненько стояли на какой-нибудь выставке достижений народного хозяйства, – усаживайся с этюдником и срисовывай, фотографии людей то с кучей утюгов, висящих на груди, то делающих пассы над чем-то вроде компасной стрелки под прозрачным колпаком и упорно магнетезирующих ее взглядом. Но ко всему этому – и его собственная фотография. Больше всех прочих, больше всех плакатов, от пола до потолка, едва не в половину стены – пешешествует с безумными глазами по воде, аки посуху, с утопавшим на руках, – борзые какие: и достали снимок, и умудрились увеличить до такого размера, и успели воткнуть в свою экспозицию!
– Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел, – продемонстрировал коллега, что расшифровал цитату. – Вот уж не скажи. Логику поведения этих, – рука его артистически вскинулась и указала на плакат с лупоглазо-тыквоголовым, – мы пока постигнуть не можем. На кого бы насесть – и дела до того нет, а кому до них нет дела – так своей тарелкой на голову тому и обрушатся. Как тебе компания? – вновь тем же артистическим движением повел он рукой, как бы призывая В. окинуть взглядом экспозицию. – Ничего? Устраивает?
Ведущая в соседнее помещение дверь отворилась, и из нее двумя этажами выставились, воззрившись на В., две физиономии. Одна, со второго этажа, была мужская и по-бараньи увенчана крупнокольчатым руном; физиономия, что с нижнего, принадлежала женщине – какого-то ассирийского облика, глаза ее, несмотря на изрядный возраст их обладательницы, так и жгли черным огнем, казалось, не отводи она взгляда достаточно долго, могут прожечь в тебе сквозную дыру.
– Он, он, – отвечая на их непрозвучавший вопрос, подтвердил коллега. – Можете сравнить с фотографией. Да заходите, заходите, наш герой не кусается.
Дверь открылась в полный раствор; сначала внутрь проникла ассирийка, увалистой уточкой поднырнув под рукой обладателя крупнокольчатого руна, а за нею уже втолкался и он сам. Почему-то ожидаемо для В. оказавшись толсто-мясистым, с рыхлым, студенистым телом, которое так и лезло из его одежд.
– Извини! – потребовал В. от коллеги внимания. – Но мне нужно переговорить с тобой наедине.
Коллега помахал на него руками. У него это получилось – будто крылышками: он сидел за столом, сцепив перед собой поставленные локтями на столешницу руки, и не оторвал локтей, а лишь расцепил пальцы и протрепетал кистями.
– Ничего-ничего, это мои товарищи, у меня от них – никаких профессиональных секретов. Очень даже и хорошо, что поговорим все вместе.
– Давай, пожалуйста, все же вдвоем. – В., в свою очередь, сидел перед его столом в кресле с таким провалившимся сиденьем, что провисал задом едва не до пола. – У нас с тобой свои отношения…
Коллега, прерывая В., снова протрепетал крылышками:
– Нет, нет, еще раз нет. Любишь кататься – люби и саночки возить.
Поговорка была ни к селу ни к городу, но на то и народная мудрость, чтобы ставить ее заплатами на прорехи в своей логике. Или уйти после этих саночек коллеги, или подчиниться – другого выбора у В. не было.