Чудо и чудовище

Резанова Наталья Владимировна

Арбитром и посредником в этих запутанных делах была мать Теменун, верховная жрица. Этой женщине и предстояло стать новой наставницей Дарды.

Дарда не искала ее покровительства. Но храм привлекал ее. Она нередко задерживалась на площади, глядя на крылатую женщину с мечом. Никкаль была красива, а Дарда безобразна. Но Никкаль была красива по-иному, чем Мелита. Она была в первую очередь сильной. И совы с гадами, изображенные рядом с Никкаль на барельефе, свидетельствовали о том, что не только прекрасным созданиям дозволено приблизиться к богине.

Прошло, однако, много месяцев, прежде чем Дарда решилась переступить порог храма. Слишком свежо было воспоминание о том, как ее гнали от сельского святилища в Илайском краю.

Но к Никкаль Каафа шли и уродливые,

и красивые, и здоровые, и увечные, и молоды, и старые. В конце концов пришла туда и Дарда. Она не молилась, она не участвовала в церемониях. Она наблюдала.

Так ее заметила мать Теменун. Этой женщине было далеко за пятьдесят, и никто не сказал бы, что она выглядит моложе своих лет. Одевалась она всегда в длинное и просторное жреческое платье, а голову окутывала покрывалом, из-под которого не выбивалось ни волоска. Роста она была небольшого, но стройная, ее осанка, гордая посадка головы, пристальный взгляд карих глаз заставляли самых грозных разбойников Каафа почувствовать себя маленькими нашкодившими детишками.

В культе Мелиты мужчины не допускались к жертвоприношениям, но наряду со жрицей храмом управлял жрец. У Никкаль, наоборот, мужчины к совершению жертв допускались (и отнюдь не в качестве жертв, во всяком случае, не в нынешние времена), но во главе храма стояла только жрица. Нужно ли говорить, что должность эта требовала исключительной силы характера, осведомленности и дипломатических способностей?

Девушка, возникавшая порой на богослужениях, первоначально привлекла к себе внимание верховной жрицы своим безобразием. Из любопытства она решила разузнать о новой прихожанке побольше. Разговорить Дарду было нелегко, но мать Теменун не зря научилась входить в доверие к самым диким и непокорным. И тогда больше, чем безобразием Дарды, она была потрясена ее невежеством.

После чего она принялась наставлять Дарду в вопросах веры с вдохновением истинной служительницы культа и упорством деловой женщины.

Дарда изменилась за год с лишним. Она уже не могла послушно внимать словам наставницы, безоговорочно принимая их на веру. Но мать Теменун это не отпугнуло. По ее мнению, разум сомневающийся являлся более восприимчивым к знаниям.

Разъясняя Дарде основы религии, которую считала единственно верной, мать Теменун подчеркивала, что, будучи всеобъемлющей, вера в Никкаль не враждебна другим культам.

– Мелита, – говорила она, – всего лишь младшая сестра Никкаль. И если кто-то покинул нас ради Мелиты, мы не печалимся: все равно он или она к нам вернутся. Никкаль называют безжалостной, а Мелиту милосердной. Да, Никкаль может быть безжалостной, но лишь потому, что таковы жизнь и смерть, владеющие всеми живыми существами.

Мелита признает только красоту, только любовь. Поэтому нет у нее места ни для больных, ни для безобразных, ни для тех, кто утратил молодость. Лицо Никкаль открыто всем без ограничений.

Дарда ничем не выказала, что эти слова как-то ее затронули. Она лишь проворчала:

– Я слышала историю, как Мелита превратила уродку в красавицу.

– Возможно, – ответила мать Теменун. – Но Никкаль не признает насилия над естеством, а что есть чудо, как не насилие? Подумай об этом.

Дарда думала. И спрашивала.

– Значит, желать измениться – противно Никкаль?

– Смотря как. Зерно, брошенное в землю, прорастает – изменяется. На стебле появляются цветок – вот новое изменение. А цветок – тот изменяется в плод, а плод лопается, и новые зерна падают на землю. И все эти изменения угодны Никкаль. Но желать, чтобы этот стебель, или цветок, или плод превратились, например, в камень, или в золото – противно Никколь. Не насилуй себя, поступай, как велит голос в твоей душе – и будешь права.

– Но я краду, причиняю людям боль. Это дурно?

– Это дурно. Но было бы еще хуже, если бы ты поступала противно собственной природе. Если боги создали тебя Паучихой, не веди себя, как пестрая бабочка. Волк, который убивает, и знает при том, что поступает плохо, лучше зайца, который щиплет траву только потому, что ни на что иное не способен.

Так говорила мать Теменун, жрица Никкаль. Но Никкаль Каафа была богиней воров и разбойников. Если бы в Каафе почиталось другое воплощение Госпожи Луны, жрица, возможно, говорила бы другое.

Так или иначе, ее наставления возымели определенное действие. Впервые в жизни Дарда выучила слова молитв и священных гимнов. Петь, правда, не пела. Ее глуховатый голос нарушил бы слаженное звучание хора. Она увидела те обряды Никкаль, что доступны взорам мирян, а от матери Теменун узнала их смысл. Узнала она также предания о сотворении и устройстве мира, о легендарных временах, когда люди еще не знали власти царей и князей. О родословиях богов и подвигах героев не говорили в храме Никкаль, предоставляя это занятие служителям Хаддада Солнечного, а также уличным сказителям.

Все это возымело одно последствие, неожиданное прежде всего для самой Дарды. Она захотела научиться грамоте.

Прежде ее ни за что бы не посетила подобная мысль. Там, где она жила раньше, вообще не имели понятия о грамоте. И если бы среди жителей Илайского Нагорья обнаружился хоть один человек, умеющий разбирать, а тем паче – выводить буквы, на него смотрели бы с подозрением, как на колдуна.

Кааф – другое дело. Было бы крайним преувеличением утверждать, что грамотеи здесь составляли большинство, но все же таковых было немало. Преимущественно в жреческом и торговом сословии, но и в других тоже. Были даже грамотные рабы – управители в богатых домах, купеческие приказчики, нередко превосходящие по части образования своих господ. Что самое удивительное – были грамотные женщины. Жрицы – обязательно. Но и для аристократок хорошим тоном считалось обсуждать творения какого-нибудь модного поэта и похваляться заказанным списком – Дарда слышала подобные разговоры в храме. Аристократы писали на папирусе и тонкой ткани, купцы – на глиняных табличках, духовенство использовало и то, и другое. Те, кто сами грамоты не знали, или знали плохо, но хотели отправить письмо, могли найти на любой площади с полдюжины наемных писцов. Были и наемные учителя, и школы при храмах. не исключая храма Никкаль, так что Дарда могла бы при желании там учиться, тем более, что в святилище имелись и архив, и библиотека. Но такого желания у нее не было. Мать Теменун неминуемо задала бы вопрос: зачем это ей надо? А Дарда и сама этого не знала. Вестимо, не за тем, чтобы почувствовать свое превосходство над этими курицами, кудахтающими о стихах и занимательных повестушках. Нет, Дарда не хотела учиться грамоте у матери Теменун. Она не хотела даже, чтобы жрица знала о ее намерениях. Хотя она мало рассказывала матери Теменун о своей прежней жизни, но и этого было слишком много. И Дарде казалось, что с каждым новым обрывком сведений жрица получает над ней все больше власти. А Дарда теперь не собиралась позволять кому-либо распоряжаться собой, пусть из самых благих побуждений. И тем более покоряться воле наставника. Или наставницы. Это она уже проходила. Теперь она предпочитала отношения купли-продажи доверительным. Тем более, что у нее было чем заплатить за обучение. Не все ли равно, наемному учителю, кому вдалбливать основы знаний: дочке богатого купца или Паучихе? Деньги он получит те же самые, а откуда они берутся, в Каафе не принято допытываться.

И действительно, столп учености без определенного места жительства и работы, лишь пожал плечами, цапнул с ладони Дарды монету в пол-малика, пробормотал краткую хвалу Никкаль (ибо учителя и писцы также числились по ведомству Госпожи Луны) и вытащил таблички.

Осваивать буквы оказалось нетрудно. Возможно, учитель предпочел бы, чтоб ему попалась менее понятливая ученица, тогда бы он смог набить кошелек потуже. Но Дарда-Паучиха теперь сама устанавливала себе необходимый предел знаний. Буквы из под ее руки выходили корявые, но она не собиралась вырабатывать писарский почерк. Главное – научиться читать. А тут, как в стрельбе и фехтовании, необходима была практика. Прописи, которыми она пользовалась для обучения, уже были изучены, а для чтения свитков, хроник и поэм Дарда еще недостаточно навострилась. И тогда она вспомнила о манускрипте, истлевающем в тайнике.