Чудо пылающего креста
Шрифт:
4
Константин, Даций и Крисп стояли на одном из семи холмов полуострова, на котором лежал Византий, и смотрели на город, изувеченный шрамами осады. Он быстро пал после поражения Лициния в Хризополе, и теперь флот Константина, которым так уверенно руководил Крисп, стоял на якоре в небольшой бухте, имеющей форму рога, составляющей главную часть гавани, где так часто под солнцем собиралась стаями рыба, что местные жители уподобляли эту бухту мифическому Золотому Рогу изобилия.
— По-моему, это одно из самых прекрасных мест в мире, — высказался Даций.
— Для меня оно, пожалуй, может быть и самым важным, — задумчиво проговорил Константин.
— Почему
— Ты, Даций и Крок сможете держать в узде германские племена на западе. Если в Медиолане и Сирмии будут стоять войска, должно быть, не составит труда поддерживать порядок и на дунайской границе на севере. Но Восток — дело другое. Персидские цари из династии Сасанидов за последнее время здорово обнаглели, и Лициний, похоже, палец о палец не ударил, чтобы их приструнить. Если не дать им как следует по рукам, то вскоре всю восточную границу охватят восстания.
— Ты прошел почти полный круг, — напомнил ему Даций. — Впервые ты командовал большим подразделением на персидской границе, когда Нарсех воевал против Диоклетиана.
— И там я впервые увидел Христа, написанным на стене разрушенной церкви в Зуре. Там, на Востоке, за пределами империи мир никогда не слышал о христианском Боге и Его Сыне. По какой-то причине — уж, конечно, не благодаря каким-то моим заслугам — Бог избрал меня для покровительства во всех моих начинаниях. Возможно, Ему угодно, чтобы следующей была Персия.
Далеко на востоке, где в дымке сливалось небо с водой, по темной неровной черте можно было различить отдаленный берег прекрасного внутриматерикового моря. Эта черта, как помнилось Константину, служила границей даже в древние времена, когда там плавали Ясон и аргонавты в поисках почти легендарного руна, овечьих шкур, с помощью которых первые поселенцы вылавливали в горных речках частицы золота, смываемого вниз с отложений на холмах.
Кто мог сказать, что новая его граница не лежит за Понтом Эвксинским, за Евфратом и Тигром, даже за пределами Армении и Месопотамии, на бескрайней территории, простирающейся до реки Инд в далекой Индии? Ее ненадолго завоевал Александр Македонский, наименовав Ариана, но руки Рима никогда не дотягивались до этих мест. И при мысли, что когда-нибудь он, возможно, будет властелином более обширных пространств Востока, чем даже непобедимый Александр, Константин почувствовал, как загорелось его воображение.
— Рим умирает, — Криспу и Дацию казалось, что Константин говорит сам с собой, а не с ними, — Я оставлю его позади и построю здесь город — великий город, откуда можно будет править восточной частью христианской империи, величественней которой мир еще не знал.
Видя, как разгорелись глаза императора, Даций вспомнил о другом случае, когда он видел тот же самый взгляд, в лагере на берегу Евфрата, в тылу у персов, где Константин очнулся ото сна и явил свой отважный план нападения. И все же — хотя Даций и не мог этого почувствовать — существовала одна огромная разница, помимо возрастной, между юным командиром, рискнувшим всем в тот день, чтобы добиться многого, и стоявшим тут императором, у ног которого лежал целый мир. Ведь если юношу питала полная уверенность в своих собственных силах, то император открыто признавал, что во всех критических моментах его жизни ему содействовала другая, более высокая власть, предписывающая ему различными средствами тот путь, по которому он пойдет.
Эта перемена в нем совершалась постепенно, разумеется, но Константин уж и сам публично это признал, когда два года спустя после того, как он поднял знамя Христа и пошел победной войной на Рим, писал в письме, адресованном Собору в Арелате:
«Непостижимая доброта нашего Бога запрещает человечеству продолжать брести в темноте. Я осознал эту истину, видя не только много примеров вокруг себя, но и основываясь на своем собственном опыте. В моей собственной жизни случались деяния, лишенные праведности, и, кажется, не видел я скрытой у себя в груди никакой божественной силы. Но Всемогущий Бог, смотрящий с высокой башни небес, удостоил меня того, что я не заслужил. В истине прожитое — это то благо, которое он в своем божественном великодушии даровал мне, своему слуге».
Глава 29
1
С падением Византия отпала необходимость присутствия галльской армии на Востоке, поэтому Крисп и Даций приготовились отправиться домой, где Кроку приходилось порой с трудом сдерживать германские племена. Галльские солдаты предлагали сухопутный маршрут, но молодой цезарь и его седой советник, который, несмотря на то что ему уже перевалило за семьдесят, похоже, еще вряд ли ощущал тяготы своего возраста, сели на быстроходную галеру.
Вначале к ним присоединился Константин. Он проплыл с ними лишь короткий отрезок пути до Дрепанума. Когда галера скользнула по залитым солнцем водам залива, память унесла его к тому дню, когда они с Марием задержались на мысу недалеко от Никомедии, с которого открывалось узкое пространство воды, и он следил за точно таким же судном, плывущим вверх по заливу по направлению к причалу.
— Давно это было. — Даций выразил вслух невысказанную мысль Константина, что за все эти годы их близости частенько случалось и с тем и с другим. Правда, в последнее время их стало разделять нечто большее, нежели просто долгий путь из Галлии, ибо Даций не поддерживал христианства. Более того, он не раз прямо говорил ему, что христианские епископы оказывают слишком большое влияние на него в чисто политических вопросах, — и в результате между ними наступило некоторое отчуждение. Не сомневался Константин и в том, что в основном из-за Дация Крисп не принял его веры, ибо всецело подпал под обаяние личности старого военачальника, точно так же, как и Константин когда-то в своей юности.
— Действительно, давно, — согласился Константин. — И впереди еще долгий путь. Перед тем как я уехал, Эвмений уже создал в Галлии устойчивое правление. А здесь, на Востоке, я должен теперь попытаться ликвидировать преступления Дайи и Лициния.
— Не завидую тебе, — посочувствовал Даций. — Особенно теперь, когда в Александрии епископы снова сцепились между собой.
Константин пренебрег его колким замечанием, хотя знал, что он имеет в виду. До него доходили слухи о назревающем в Александрии новом религиозном конфликте, но в данную минуту он предпочел выбросить это из головы: галера подходила к Дрепануму, он скоро увидит мать, и это наполняло его сердце радостью. Город немного изменился — это Константин увидел, когда они сходили с галеры и шли по берегу. У дома, где прошло детство Криспа, они приостановились. Константин и Крисп не предупреждали о своем приезде, но Елена увидела их из сада и бросилась к ним, чтобы поскорее заключить Криспа в свои объятия.
Еще раз, как иногда случалось во время недавней войны, когда солдаты превозносили красивого молодого цезаря Галлии за его блестящие победы, Константин почувствовал укол ревности к собственному сыну. Но он решительно прогнал эту мысль и пошел обнять свою мать, напомнив себе, что она растила Криспа с младенческих лет до его отъезда в Треверы и военного обучения в Галлии и парень, естественно, будет ей казаться больше сыном, чем он сам.
— Надеюсь, во время войны вас не беспокоили? — спросил Константин Елену, когда они входили в дом.