Чудо пылающего креста
Шрифт:
— Что-нибудь неладно при дворе?
— Нет. Император доверяет и благоволит мне, но иногда я думаю, уж не сплоховал ли я, сделав свой выбор в Антиохии. Царь Тиридат предлагал мне командовать вооруженными силами.
— А ты отказался? И это тебя беспокоит?
— Похоже, что так.
— Почему же тогда ты это сделал?
— Потому что мои сильные родители наделили меня честолюбием, — сказал он с вызовом. — Потому что я тщеславен. Потому что, быть может, есть сотня других причин. Кто их знает?
— Уж не потому ли, что ты стремишься к более высокому положению?
— А как ты узнала?
— Женщина, кормящая ребенка, по тому, как младенец требует ее грудь, знает, что он будет за человек, рожден ли он, чтобы командовать. Я никогда не сомневалась, что ты когда-нибудь займешь высокое положение.
— Такое же высокое, как цезарь? Как отец?
— Или
— Нет, не думаю, — признался он.
— Диоклетиан поклялся, что будет править не более двадцати лет. Скоро он отпразднует свою Виценналию. Но в Риме император никогда не видел для себя никакой пользы, поэтому, очевидно, он отправится туда, чтобы поговорить с Максимианом и заставить его тоже отречься. Тогда твой отец станет августом Запада, а, возможно, ты — его цезарем.
— У Максимиана есть сын.
— Максенций — всего лишь жестокий и деспотичный человек без стыда и совести, — с презрением сказала Елена, — В Африке он предал мечу тысячи невинных людей без всякой на то причины. Простой народ его ненавидит, а преторианцы поддерживают его только в надежде, что он снова сможет сделать Рим столицей.
— Мне сам император говорил, что он не позволит сыновьям цезаря или августа замещать своих отцов на этих постах.
— Только потому, что ни один из них не годится для этой роли, кроме тебя. Ты у Диоклетиана в милости, имеешь доступ во дворце во внутренние его покои. Наверняка ты можешь убедить его, что ему следует изменить свое решение.
— Ладно, увидим. — Константин допил свое вино и поднялся на ноги. — Если ты не против, я пойду посплю. А когда просыпается этот молодой человек?
— Не беспокойся, я о нем позабочусь. Тебя я поместила в самой дальней комнате от его кроватки. Пока ты не проснешься, он у меня будет вести себя тихо.
Константин прекрасно выспался этой ночью; он не помнил, чтобы спал так крепко с тех пор, как уехал из Дрепанума перед экспедицией в Египет. Проснувшись, он услышал звонкий смех малыша в другой части дома, пошел туда, вынул его из кроватки и поднял высоко над головой. Ребенок не проявлял никаких признаков страха, напротив, смеялся и требовал еще. Когда тремя днями позже Константин отправился в свой недолгий путь в Никомедию, то ехал туда со вновь обретенным чувством цели, избавившись от главнейших сомнений насчет того, прав ли он был или нет, не поехав в Армению.
Высоко в небесах над Дрепанумом он увидел звезду и, уверенный, что это взошла его звезда, готов был следовать за ней, твердо веря в свою судьбу. Ибо скоро уже другой пойдет по его собственным стопам, как гордо шел он сам по стопам Констанция.
Глава 10
1
Прошло ровно двадцать лет с тех пор, как в Риме праздновался триумф. За это время гордая когда-то столица величайшей в мире империи потеряла свое властное положение, сохранив не более чем пустую его оболочку — впрочем, не без некоторого подобия своей традиционной славы.
С приходом к власти Диоклетиана империя приобрела характер восточной монархии. И хотя август Запада делил свою власть с Диоклетианом, более или менее постоянно тревожная ситуация на рейнской границе и за проливом Фретум-Галликум в Британии заставила его перенести свой двор в Медиолан, чтобы находиться ближе к театру военных действий.
Теперь, хотя Рим и цеплялся отчаянно за свою бывшую славу и проводились регулярные заседания сената, его заявления и решения оказывались немногим более чем шумом и яростью — шумом слов, в основном уже потерявших смысл, и яростью высокомерных людей, с которыми больше не считался даже плебс, простой народ густонаселенных кварталов Субурры [43] . Верно, что, как и веками до этого, сенат продолжал ежегодно выбирать магистратов на высшие гражданские должности консула, претора, цензора и трибуна. Но когда они появлялись на публике, символически отправляя свои обязанности, и консул все еще возглавлял шествие сената, а впереди по-прежнему вышагивали ликторы с фасциями [44] , их встречали, по мере продвижения процессии по улице, насмешливые крики толпы. Все знали, что настоящие законы и власть творятся в малозначительном в прошлом городе Никомедия, расположенном в заливе моря Мармара далеко на востоке, коренастым, круглоголовым, седеющим сыном иллирийского крестьянина, который, если бы не его военные успехи, позволившие армии в конце концов провозгласить Диоклетиана императором, вряд ли бы удостоился беглого взгляда даже самого ничтожного магистрата в консульской процессии.
43
Субурра — район Рима, населенный беднотой.
44
Ликторы — государственные служащие, сопровождавшие высших магистратов. Фасции — связанные пучки розог, с вложенными в них топориками — атрибут ликтора.
Рим, по сути дела, стал очень похож на театр, где все еще разыгрывались мимы на темы древних сказаний, но реальности в этой игре было не больше, чем божественности в актере, читающем в греческих трагедиях роль бога, статую которого в подходящий момент по ходу пьесы опускали на сцену на конце длинного рычага, чтобы Зевс, Афина или Аполлон или кто там еще снова все исправил и привел в порядок. В Вечном городе [45] , однако, ничто уже нельзя было исправить, и римляне, всегда отличающиеся своим реализмом и практичностью, знали это слишком хорошо.
45
В Вечном городе — то есть в Риме.
Там, где республика защищала права каждого человека, теперь правила монархия — восточная если не по происхождению, то по пышности и великолепию. И, подобно восточному монарху, объезжающему второстепенные города своих владений, поздней осенью, на двадцатом году своего царствования, приехал Диоклетиан в Рим, чтобы отпраздновать блестящие победы, одержанные легионами во всех беспокойных уголках империи, которые, хоть ненадолго, напомнили о «римском мире» старых ушедших дней.
Триумфальное шествие Диоклетиана и Максимиана не выдерживало сравнения с прежними церемониалами, окружавшими вступление в Рим великих героев империи после одержанных ими блестящих побед. Аврелиан, например, заставил царицу — воительницу Зенобию из Пальмиры, чье восстание, прежде чем его подавили, успело распространиться, подобно лесному пожару, аж до самых границ Египта — прошествовать в золотых цепях перед своей колесницей. Не раз приходилось и гордым тевтонским вождям ползти запряженными, как рабочий скот, на четвереньках и тянуть за собой колесницы своих победителей. По сравнению с теми триумфальное шествие Диоклетиана и Максимиана фактически выглядело почти спартанским по своему характеру.
В традиционном наряде, в роскошных мантиях, оба августа ехали стоя в золотой колеснице Диоклетиана, запряженной шестеркой горячих белых лошадей. Длинная процессия двигалась через весь город от Марсова поля к храму бога-покровителя Рима Юпитера Капитолийского, где предстояло жертвою отблагодарить этого бога за его милость.
Константин и с ним шестеро самых рослых и сильных молодцов шествовали непосредственно за колесницей, окруженные по обеим сторонам марширующими шеренгами ликторов, непременно сопровождавшими высшее лицо государства в его поездках за пределы своих владений. Вслед за ними везли белого быка, уготованного в жертву, чьи рога были украшены позолотой, а на мощной тяжелой голове крепилась корона из цветов. Следом тянулась длинная цепочка магистратов. Но вместо обычной вереницы телег и повозок с добычей и шествующих за ними скованных пленников там двигался целый ряд платформ для изображений, имеющих целью наглядно продемонстрировать народу реальность победы над персами.
Первой в этом ряду была рельефная карта Персии, изображающая местность с горами, реками и даже городами в миниатюре: эта платформа оказалась так велика, что ее приходилось везти на трех сцепленных в тандеме повозках и направлять с помощью идущих внизу людей. Вслед за ней двигался ряд телег с удивительно похожими портретами жен и детей Нарсеха, хоть в результате последних переговоров они и были возвращены ему в обмен на часть территорий: восточная граница тем самым передвинулась к берегам Тигра. И только после них тянулся обоз с добычей, которую в честь двадцатого года своего правления Диоклетиан дарил народу города Рима. Замыкала шествие колонна преторианской гвардии, чья обязанность в более славные дни знаменитого города состояла в охране священной личности императора.