Чудо ты мое, зеленоглазое
Шрифт:
— А кто идею про котов придумал?
— Ты свой хвост не очень-то поднимай, — наступала Лена. — Коты эти чьи? Дяди Коли! А реклама по телевизору чья? Моя!
— Все равно бы без меня эта афера не вышла!
— Какая такая афера?! — удивился Петрович.
— Да ладно тебе, дядь Коль, — отмахнулся Витька. — Как будто ты не понимаешь…
Петрович медленно встал. Его лицо заметно подрагивало.
— Никакой аферы тут нет, — твердо сказал старик. — Я за своих кошек и котов головой ручаюсь!
— И даже за тех, которых мы на улице отловили?
— А я сказал,
— За всех мы ручаемся, — горячо поддержала старика хитрая Лена. — А ты, Витька, змей последний, вот ты кто!
— Опять за свое, да?!
— Не опять, а снова!
— У меня люди, прежде чем котенка взять, целый год, а то и больше его выпрашивали! — с дрожью в голосе вмешался старик. — В очередь становились! А ты, Витька, выходит, сейчас меня в том упрекаешь, что я с них раньше денег не брал?
— Да что с ним говорить, дядя Коля?! Это же Бармалей для семьи, а не кормилец.
Пытаясь избежать незаслуженной расправы, Витька метнулся к двери. На пороге он споткнулся и чуть не упал. Лена победно рассмеялась.
На улице Витька ощупал карманы куртки. Денег как всегда не было. Лена цепко держала в своих ладошках семейный кошелек.
Витька плюнул и подошел к открытой форточке.
— Сигареты дай! — крикнул он жене.
Из форточки вылетела пачка сигарет, стукнула Витьку по лбу и упала в грязь.
— Скорешились двое на одного, — проворчал под нос Витька, поднимая сигареты. — Теперь до кошачьей кормежки им лучше на глаза не попадаться…
Возбуждение рожденное спором быстро прошло. На душе монополиста вдруг стало грустно и даже одиноко.
«Ну вас всех!.. — с горечью подумал Витька. — Пойти, что ли, пивка попить?»
В субботу утром Витька окончательно загрустил. Покупателей стало чуть меньше и компаньоны смогли немного перевести дух. После обеда Витка долго слонялся по дому, словно искал что-то, а потом тихо попросил у Лены денег.
— Это зачем тебе? — насторожилась Лена.
— Пойду сигарет куплю, — соврал Витька.
— На столе пятьдесят рублей. Возьми и отстань.
— Дай сразу на блок, а? — канючил Витька. — Что я как пацан каждый день за парой пачек бегаю?
— Отвяжись. И вообще иди отсюда!
— Куда?
— Дяде Коле помоги. А потом на котоферму идти нужно… Котов кто кормить будет?!
Витька потоптался, не зная что говорить дальше.
— Лен, ну будь человеком, а? — тоскливо и жалобно попросил он — Ну, дай…
— Скажи честно, на выпивку просишь?
— Ага. Но на чуть-чуть… Честное слово, хандра меня что-то заела. Оглянусь вокруг, всюду ваши с Петровичем озабоченные физиономии, — Витька виновато улыбнулся. — Живем как в тесной бане. От такого существования и офанареть недолго…
— Перетерпишь.
— Лен…
— Что?
— Знаешь, что я тебе скажу? Колхозный коллективизм по сравнению с нашим капиталистическим это просто тьфу и все. Семечки!.. Как в клубке мы живем, понимаешь?.. Коты — деньги — снова коты… Хреново мне, Лен…
— Тонкая душа философа захотела водочки и одиночества?
— Ага. Хоть чуть-чуть бы мне
— Нельзя. Общее дело делаем, так что вместе и отдыхать будем, — глубокомысленно заключила Лена, помешивая на плите кошачью кашу. — Терпи!
Витька смиренно вздохнул и вышел.
Через пару минут Лена вытерла руки и направилась в комнату за какой-то мелочью. Там, в центре стола, лежал ее расстегнутый кошелек. Женщина быстро пересчитала деньги: не хватало пятьсот рублей. Лена подбежала к окну.
— Дядь Коль! — громко позвала она в форточку. — Витька с вами?
— Нет, — глухо откликнулся из сарая старик.
— Ушел, что ли, куда?
— За сигаретами.
«Ну, я тебе покажу, жулик!» — подумала Лена.
Но позже снова пошли покупатели и Лена забыла о муже.
Витька вернулся только к четырем часам. Он был весел и пьян почти до невменяемого состояния. Поймав во дворе Петровича, он трижды поцеловал его в щеки влажными губами.
— Дядь Коль, я тебя люблю! — от души признался племянник.
— Отстань, черт! — отбивался Петрович. — Если напился, то иди, спать ложись.
— Щ-щас пойду… — Витька выразительно ударил себя в грудь, открыл рот, но вдруг забыл то, что хотел сказать. — Я это… Вас всех люблю, — улыбнулся он. — Даже свою иезуитскую женушку…
— И давно любишь? — не выдержал и улыбнулся в ответ старик.
— Черт его знает, дядь Коль, наверное, с самого рождения…
Вдвоем с Леной Петрович втащил Витьку в дом. Его усадили на диван и стали раздевать.
— Любить — это вам не щи лаптем хлебать… Что такое любовь, Петрович? — продолжал разглагольствовать Витька. — Поймите, милые мои идиоты, что любовь это каторжный, всепожирающий труд души. А еще любовь страшнее самого худшего наказания, потому что без нее нельзя жить… Как нельзя жить без воздуха. Любовь жажда, черт бы ее побрал. Именно жажда! Она похожа на тоску, на зов тихой трели и на безумие… Потому что человек не сумма каких-то качеств и слов… Арифметическое действие не может тосковать и сходить с ума, потому что у него нет сердца. Наверное, когда Бог создавал человека, он улыбался. Этот всевышний мудрец сначала взял истину и только потом, обмазав ее глиной, вылепил человека. Петрович!.. Ленка все равно меня не поймет, а вот тебе я скажу: человек — не кукла. В нем нет места для управляющей пятерни, потому что там, внутри человека, истина и только потеряв эту истину можно превратиться в чью-то злую куклу. Мы вечны, Петрович, мы вечны, потому что истина внутри нас бессмертна!..
— Сиди тихо! — одернула мужа Лена, стягивая с него рубашку. — Разговорился тут!
— А что, уже надоел, да? — пьяно улыбнулся Витька.
— Завтра поговорим.
— Завтра ты будешь меня грызть… Как кость.
— Нет, сильнее!
— Ты ничего не понимаешь, женщина… — Витька вздохнул. — Ты ничего не понимаешь, потому что ты самодостаточный субъект… Ты — тысячелетний инстинкт гнездования… И мне тебя жаль.
— Хочешь, по лбу дам? — обиделась Лена.
Витька засмеялся. Он пьяно качнулся и уткнулся носом в грудь стоящей перед ним Лены. Грудь была упругой и мягкой.