Чудо в аббатстве
Шрифт:
Когда она уснула, я вернулась в Аббатство. Входя в дом, я встретила Бруно.
— Я иду от матери. Она убита горем, — сказала я.
— Значит, они арестовали его, — произнес Бруно, и на его губах заиграла улыбка.
— Ты знал! — воскликнула я.
Он кивнул, многозначительно улыбаясь.
— Ты… ты это подстроил. Ты донес на него! — воскликнула я.
— Он еретик, — ответил Бруно.
— Он муж моей матери.
— Разве ты забыла тот день, когда он хотел сделать то же самое со мной?
— Значит, это месть, —
— Нет. Это правосудие.
— О, Боже! — воскликнула я. — Они сожгут его на костре.
— Это награда еретикам.
Я закрыла лицо руками, потому что больше не могла смотреть на Бруно.
— Так переживать из-за убийцы своего отца! Я повернулась и выбежала из комнаты.
Девочки пришли ко мне.
— Мама, значит, это правда? — спросила Кэтрин, она была взволнована. — Они забрали Саймона Кейсмана. Что с ним сделают?
— Он умрет, — сказала Хани. — Его казнят. Лицо Кэтрин сморщилось.
— Они не могут этого сделать, правда? Они не могут… его! Он ведь твой отчим.
— Его некому защитить, — печально ответила я.
— Они сожгут его, — спросила Кэтрин, — просто потому, что он считает, что Богу нужно поклоняться иначе? Я знаю, что он еретик, а еретики злые, но сжечь его…
— Дотла, — мрачно закончила Хани. Обе были слишком молоды, чтобы обсуждать такие ужасы. Я сказала:
— Возможно, этого не случится. Я собираюсь привести сюда близнецов. Будьте добры к ним, помните, что их отец…
Девочки кивнули.
Я отправилась в свой старый дом ухаживать за матушкой. Я сидела рядом с ней и пыталась говорить о пустяках: о саде, о делах по хозяйству. Но она все время прислушивалась, не стукнет ли барка о причал. Мать хотела услышать голос, который, как я была уверена, она больше никогда не услышит.
Она хотела говорить о Саймоне Кейсмане, потому что думала именно о нем. Она рассказывала мне о том, как он всегда был добр к ней, как счастливо они прожили с ним многие годы.
— Он — идеальный муж, — сказала она. А я думала о том чудесном человеке, моем отце, и спрашивала себя, так ли горевала о нем мать, хотя и знала ответ.
— Саймон очень умный, — говорила она. — Он хотел знать, о чем люди пишут, о чем думают.
— Ах, бедный Саймон Кейсман, ему бы следовало знать, что не надо проявлять интерес к запрещенному.
— Лучше бы государством управляла королева Джейн. Тогда бы это не произошло.
«Ах, мама, — подумала я, — у тебя было бы все в порядке. Но, возможно, арестовали бы Бруно».
Я неожиданно вспомнила, что все это случилось из-за Бруно. Он поступил с Саймоном Кейсманом так, как тот собирался поступить с ним.
Я знала, что запомню это навсегда. Я ненавидела Саймона, но с ужасом думала, что его предал мой муж.
Наступил новый день. Матушка хотела идти в Хэмптон-корт, чтобы упасть к ногам королевы и умолять простить ее мужа.
Саймон Кейсман был еретиком, его пытали, и, насколько я знала, он не отказался от своей веры. Странный человек — в нем было так много злого, а все же моя мать считала его идеальным мужем, и он остался верен своим убеждениям перед лицом смерти.
В день казни ее мужа я напоила матушку маковым соком, и она уснула. Я вышла в сад и взглянула в сторону города. Над рекой плыло облако дыма. В предместье Смитфилд горели костры.
Потом я вернулась и села у постели матери, чтобы утешить ее, когда она проснется.
СМЕРТЬ КОЛДУНЬИ
Прошел год с тех пор, как Саймона Кейсмана сожгли как еретика. Казалось, матушка состарилась на десять лет. Кейсман-корт возвратили его законной владелице — мне, жене доброго католика, не поддержавшего правление еретиков, возродившего Аббатство.
Я не стала говорить матушке, что дом отдали мне. Ее горе было слишком велико, чтобы она могла думать о таких вещах. Она продолжала жить в печальном и опустевшем поместье.
Часто приезжал Руперт. Он предложил свою помощь в организации работ в Кейсман-корте. Я часто виделась с ним, а его нежность к моей матери глубоко трогала меня.
Я любила Руперта. Это не было пылкой страстью — просто прочной и нежной привязанностью. С тех пор как Бруно предал Саймона Кейсмана, я испытывала к нему отвращение. Он знал об этом и ненавидел меня. Хани была права, когда говорила, что моему мужу необходимо постоянное восхищение. Я бы даже сказала, обожание.
Несмотря на потрясение, вызванное смертью Саймона Кейсмана, привязанность Кэтрин к отцу усилилась. Они часто бывали вместе, и я уверена, что Бруно получал удовольствие, настраивая ее против меня. Я страдала от того, что годы, прожитые с Кэтрин в любви и преданности, так легко перечеркнуты. Но Бруно одурманил ее, как до нее многих других. И Бог свидетель, я могла это понять. Разве не была я сама когда-то, как и другие, очарована им?
Хани с удовлетворением, которое не могло меня не тревожить, следила за тем, как растет привязанность Кэтрин к отцу и как моя дочь отдаляется от меня.
Настали мрачные времена, но никогда прежде не было такого несогласия в моей семье.
Все больше времени я проводила в моем старом доме, где матушка всегда радовалась моему приходу. Руперт частенько приезжал туда, и мы подолгу сидели втроем, находя утешение в беседах о прошлом.
Это был жуткий год. Я помню тот страшный мартовский день, когда архиепископа Кранмера сожгли перед колледжем Бейлиол в Оксфорде. Говорили, что сначала он протянул в пламя правую руку, ибо ею подписал свое отречение от веры.
В тот год сожгли девяносто четыре человека, из них сорок пять — женщины. Были среди них и дети.
Очень трудно было заниматься обычными делами по хозяйству. Когда бы я не выходила из дома, меня все время преследовал запах костров Смитфилда. И каждый раз, когда я представляла корчащегося в агонии Саймона Кейсмана, я вспоминала, что именно Бруно обрек его на такую смерть.
Кейт написала из Ремуса. Кэри исполнялось шестнадцать лет, и она хотела бы устроить бал, чтобы отпраздновать его день рождения.