Чудо в «Белом отеле»
Шрифт:
Продавец сигар Конрад Мартинус Ван Хаэн плывет в своем челне по каналам. Как у всех продавцов сигар, у Ван Хаэна две четырехугольные головы. Поскольку с одной стороны они срослись вместе, то у них на двоих только два уха. Обе головы смеются во все горло. Это чудо природы, что две головы, сидящие на одной шее, смеются так, будто у них все в ассортименте. Но что касается слуха, тут не все в порядке, что и логично, потому что двум, да к тому же четырехугольным головам необходимы четыре уха, чтобы, так сказать, слух функционировал нормально. Но так как уха только два, то головы (вернее: минхер Ван Хаэн) слышат только половину всего происходящего, в связи с чем используется слуховой рожок,
В тот момент, когда эрцаббат как раз поднимается по мосту, где он надеется наконец-то найти хотя бы изображение своей духовной невесты, внизу под мостом на челне проплывает минхер Ван Хаэн. Одна из его голов продолжает смеяться, а вторая – вот плутовка! – на мгновение имитирует выражение лица эрцаббата Хильдигрима.
Солнце от ужаса закатывается. На этом путешествие эрцаббата Хильдигрима за духовной невестой заканчивается.
IX
Господин директор Кародамски, как и следовало ожидать, в финансовом отношении так никогда и не оправился от, так сказать, принудительной покупки половины замка. Когда он, шаркая ногами, приплелся обратно в город, нервы его были полностью расшатаны.
Сестра эрцаббата Хильдигрима, бывшая замужем в Вюрц-бурге – ее звали Меертруд [v] (не Гертруд, тут нет ни опечатки, ни ошибки слуха у крестившего ее священника, нет, именно так: Меертруд, она вышла замуж за некоего господина Шлиндвейна, занимавшего должность хранителя проблем в Институте билокальных энергий растворов) – так вот, эта сестра пригласила погостить в своем доме потрясенного – иначе и не скажешь – до самых глубин своей души директора (собственно говоря, экс-директора) Кародамски. Что для Кародамски явилось поистине форменным спасением.
[v] Такого имени у немцев нет.
Фрау Меертруд предоставила злосчастному Кародамски – полностью согласовав это с супругом – то самое помещение в своем доме, которое дед господина Шлиндвейна, Макс Арнольд Шлиндвейн, сверх всякой меры наделенный свободным временем (Макс Арнольд Шлиндвейн был последним измерителем оврагов в Нижней Франконии, вскоре измерение оврагов механизировали), разрисовал фресками. В результате чего помещение стало непригодным для жилья.
Эта настенная живопись, изображавшая битву амазонок и выполненная, как тут поточнее сказать, в пять рядов или полос, расположенных друг над другом, заполнила собой всю комнату.
Нарисованные в громадном количестве жуткими красками, амазонки перекатывались друг через друга, свивались кольцами, толкались, нависали обнаженными тугими телами друг над другом, вспарывали друг другу животы, раскалывали черепа, рубили задницы, прокалывали груди; взвивались лошади, сверкали мечи, самым бесстыднейшим образом демонстрировалось анатомическое строение амазонок вплоть до гениталий… Ни одного, даже самого толерантного гостя нельзя было привести в эту комнату, не мучаясь при этом угрызениями совести.
– И что только не придет в голову измерителю оврагов, – сказал эрцаббат, бросивший во время своего визита к сестре лишь, само собой разумеется, короткий взгляд на настенную живопись.
В течение некоторого времени помещение использовалось
В доме имелся также восьминогий диван, из поколения в поколение считавшийся зловещим.
Каждый раз, когда он начинал скрипеть, в семье случалось несчастье. Но иной раз он скрипел, а несчастье не случалось. Что было еще хуже. Потому что тогда все начинали впадать во все большую и большую нервозность, мучительно ожидая предсказанную беду. Ломали в отчаянии руки, рвали на себе волосы: вот, к примеру, разбилась банка с маринованными огурцами, когда семейство сидело за столом в мрачный дождливый день св. Килиена (8 июля). Было ли это предсказанным диваном несчастьем? Или нет? В день свв. Набора и Феликса (12 июля) разразилась страшная гроза. Молния ударила в колокольню находящейся неподалеку церкви св. Зигиберта, и в тот же момент Генрих Мария Шлиндвейн (отец вышеупомянутого Макса Арнольда, измерителя оврагов) начал икать, что продолжалось более суток. Являлось ли это предсказанным диваном несчастьем? И если да, то которое из них? Удар молнии или икота? И так далее.
На скрип дивана, как и на все эзотерические феномены, полагаться не следует, утверждал Леонхард Шлиндвейн (брат Макса Арнольда).
Меертруд это в конце концов надоело, и она поставила диван в зайчатник, где тот и остался навсегда, тогда как последний заяц по причине послевоенного голода уже давно был съеден.
Теперь же на этом диване удобно расположился господин экс-директор Кародамски, не подозревающий, какие темные силы гнездятся в старинном образце мягкой мебели эпохи барокко.
Следует добавить, что из суеверия никто не решался ни продать диван, ни подарить, ни каким-либо иным способом избавиться от него, уже не говоря о том, чтобы уничтожить.
– Кто знает, – шептал Фюрберт Вёлькбир (тесть Леонхарда Шлиндвейна), практикующий спирит, – что этот диван потом выкинет. Говорят, есть такие диваны, которые бродят по ночам.
Удалить фрески было тоже совершенно невозможно. Дело в том, что коварный измеритель оврагов оговорил в завещании, что ежели кто-нибудь вознамерится смыть, замалевать или каким-либо иным способом разрушить их, то весь дом сразу же перейдет в собственность церкви св. Зигиберта, в связи с чем священник Зигибертовой церкви постоянно шнырял вокруг дома и вглядывался сквозь окна в мрачный зал в надежде на наследство.
Но в день свв. Гюнтера, Дионисия и Сибиллы (9 октября) того самого года, когда на мансфельдщине гуляла чума крупного рогатого скота, в то самое время, когда господин экс-директор Кародамски полусидя, полулежа покоился на зловещем диване, читая «Парерги и паралипомены» Шопенгауэра, диван начал не скрипеть, а – как позднее рассказывал Кародамски с вытаращенными от ужаса глазами – шипеть. Вслед за этим (не теряя присутствия духа, Кародамски скатился вниз) диван исторг клубы дыма, почему-то запахло, как утверждал Кародамски, ромашковым чаем, и из дыма появился (…чтобы не сказать материализовался) юный гермафродит с длинными волосами. Он некоторое время помолчал, а потом сказал:
– О Кародамски, позаботьтесь о том, чтобы то, что недавно произошло в Иффельштете, больше никогда не повторилось!
– Но что, о мастер (Кародамски в спешке не пришло в голову более подходящее обращение), произошло недавно в Иффельштете?
– Поклянешься ли ты мне в этом, о Кародамски?
– С величайшим удовольствием. Только что же все-таки произошло в Иффельштете?
Но гермафродит исчез, не сказав больше ни слова. Несмотря на самые тщательные поиски, никакого Иффельштета ни на одной географической карте обнаружить не удалось, и что там недавно произошло, осталось загадкой.