Чудо
Шрифт:
Как всегда под вечер после ужина у столовой толпились люди. Мужчины, приехавшие подлечиться со всех концов страны, ожидали женщин, согласных завести с ними короткий "курортный роман", на два десятка дней отвлечься от скуки и однообразия размеренной трудовой жизни, от мужей и детей своих, бытовых забот, повседневных хлопот и житейских неурядиц, вновь почувствовать себя молодыми, изведать сладость ухаживания, поцелуев украдкой - и увезти с собой сладкую тайну, волнующую память о новом, а для кого-то и последнем, мужчине.
Но гораздо больше там было местных парней. Черноусые и нагловатые,
Сейран ждал Вовку, которого соседки по столу пригласили в кино. В клубе шла какая-то скучная комедия из тех, что, едва выйдя на экраны, тихо и незаметно сходят на нет, обретая прочную пристань в запасниках Гос-фильмофонда и время от времени всплывая на волнах второй телепрограммы.
Вовка задерживался. Искурив одну сигарету, Сейран принялся было за вторую, но неожиданно заметил в толпе женщину, которую давеча так неловко ушиб чемоданом. Она оживленно беседовала с несколькими парнями, оттеснившими ее в самое темное место, и тщетно пыталась выйти из их плотного круга. Неожиданно один из них размахнулся и отвесил ей короткую звонкую оплеуху. Сейран подскочил и схватил его за руку.
– Ты что? Сдурел?
– крикнул он.
Парень, рослый, усатый, с темными диковатыми глазами и двумя крупными золотыми зубами, сверкавшими впереди прочих, резко выдернул руку и схватил его за грудки. Немедленно несколько рук крепко ухватили его и потащили в темноту спутанных кустов за зданием столовой.
В это мгновение женщина закричала истошным визгливым криком, как только может кричать женщина, призывающая на помощь.
– Что же вы смотрите, граждане, миленькие?!
– кричала она.
– Они же его сейчас резать будут! Помогите кто-нибудь!
Стоявшие у столовой мужчины решительно затянулись сигаретами, пристально вглядываясь во тьму. Никто из них вмешиваться в драку не собирался. В конце концов, их можно было понять. Все они приехали сюда по тридцатипроцентным профсоюзным путевкам, все твердо намеревались подлечить свое расшатанное созидательными трудами здоровье, и острые ощущения были им противопоказаны. И неизвестно, как дальше сложилась бы наша история, если бы в нее не вмешались пять или шесть женщин, давно и успешно преодолевшие бальзаковский возраст, которые, взявшись за руки, незыблемой стеной пошли в атаку, покрикивая:
– Ну, петухи! Чего руки-то распустили?! А ну, давай, двигай отсюдова, сердешные, пока милицию не позвали! Давай, давай, зубами-то не сверкай, последыш, ишь, расшипелся!..
Бормоча ругательства, парни отошли. Маленькая женщина цепко ухватила Сейрана под руку и повела его прочь от столовой, в корпус.
Они вошли в здание, поднялись по разбитой дощатой лестнице и, уже стоя на своем, третьем этаже, женщина сказала ему:
– Ну что вас угораздило связаться с ними? Вам что, спокойно жить надоело?
– Так они же вас били, - удивился он.
– Ну уж скажете, били, - оскорбилась она.
– Ну а если и дали разок-другой, значит, сама,
– А мне еще почти целый месяц.
– Да, вы ведь только вчера приехали, - вспомнила она.
– Ну так они к вам теперь цепляться будут.
– Как вас зовут?
– спросил он, дивясь собственной смелости.
– А вас?
– Сейран. Но можете звать Сергеем. Меня так иногда зовут.
– Понятно, - сказала она, коротко вздохнув.
– Глупый ты, Сергей, и уши у тебя холодные, и сидишь ты в тумбочке, и тапочкой закусываешь... проговорила она скороговоркой и усмехнулась.
– Ну чего ты все на меня глаза таращишь? Скажи, мол, сама три дня не умывалась.
– Зачем?
– спросил он.
– Вы красивая. Как вас зовут?
– Аня, - ответила она.
– Зовут Анюткой, величают...
– Анна...
– тихо произнес он.
– У вас красивое имя.
– Ан-на...
– Бросьте, - фыркнула она, - меня всю жизнь Анькой да Нюшкой кликали.
– А откуда вы приехали?
– Из Боровичей.
– У вас там, наверное, грибов много?
– Почем знаете? Бывали там?
– Нет, просто. Название такое. Боровичи, боровики, подосиновики...
– Грибов хватает. И ягод много. И лес кругом. Рубят его, правда, нещадно. Но на наш век хватит.
– А после нас? Хоть потоп?
– Зачем вы так? После нас... может, одумаются люди. Перестанут красоту нашу на бумагу переводить. Как думаете?
– Не знаю. Бумага ведь тоже нужна.
– Ах да, вы же читатель, - иронически протянула она, - вам-то, понятно, книжки дороже отца с матерью. А я вот книжки не люблю. Врут они все. Я кино люблю.
– А разве в кино не врут?
– Врут, но... красиво.
– А давайте сходим в кино?
– вдруг предложил Сейран.
Аня искоса поглядела на него.
– Или просто пойдемте погуляем?
– настаивал он.
– Здесь воздух такой хороший.
– Спасибо, - сухо ответила она.
– Что-то не хочется.
– Вы... из-за этих?.. Что они к вам пристали?
– Не знаю. Я их не звала, - она зябко повела плечами.
– Прохладно здесь чего-то. Я пойду.
– Вы в каком номере живете?
– А вам зачем?
– Так, просто...
– Просто так и кошки не пищат, - веско заметила Аня и выжидающе взглянула на него.
– Пока.
– Пока, - ответил Сейран, повернулся и пошел вверх по лестнице на свой этаж.
Войдя в комнату, он с размаху, не раздеваясь, бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Тело и душа его были наполнены непонятными, неведомыми ему доселе чувствами близости, тепла, нежности. Он вновь и вновь пытался восстановить в памяти Анино лицо, такое чистое и прекрасное, несмотря на пунцовый след от пощечины, легкую прядку белокурых волос, выбившуюся из-под серой вязаной шапочки, бархатистый, чуть хрипловатый голос, ее улыбку и блеск изголуба-серых глаз, крошечную родинку на скуле и мочки розоватых ушей с крошечными рубиновыми искорками серег; и плакал, впервые после детского дома, плакал по-настоящему, истово, навзрыд, от всего сердца.