Чудодей
Шрифт:
Мельпо помахала ему рукой. Подняв руку, чтобы помахать ей в ответ, он заметил, что в лодке еще кто-то сидит. Мужчина.
— Gratia! — донеслось с лодки.
Станислаус опустил руку. В лодке сидел итальянский капитано. И он уплывал вместе с Мельпо.
Станислаус не поднял тревогу. Он, как был одетый, вошел в воду поглубже. Ступил в отражение звездного неба, окунулся, швырнул в море свою пилотку, снова окунулся и лишь тогда успокоился. В этом спокойствии он побрел к берегу. Горечь разливалась в нем, колючая горечь, точь-в-точь листья алоэ.
Он
— Лодка опрокинулась.
— Если б ты хоть знал, где она, лодка, — испугался часовой.
— Я знаю.
— Выходит, завтра опять эту вонючую баранину жевать?
Станислаус ничего не ответил. И пошел к себе на квартиру. Перед низким белым домом он вспомнил, что вечером он перебрался отсюда на кухню. Он повернул назад. Его трясло. Трясло от страха за Мельпо и капитано. Больше он ни на что не годился.
В помещении кухни его дожидался фельдфебель Цаудерер. Он сидел возле кровати Хартшлага. Хартшлаг, несмотря на ранение, не пошел в лазарет. Надо было кое-что обговорить в связи с передачей кухни Станислаусу. Ожидая его, он заснул.
Фельдфебель вскочил:
— Когда вы заявляетесь, в конце-то концов?
— Опрокинулась лодка! — Станислауса знобило. Он хлебнул из бутылки, стоявшей на ящике рядом со спящим Хартшлагом. Вино было густое и сладкое. Он хлебнул еще. Горечь не проходила. Фельдфебель Цаудерер подвинул к нему какой-то список.
— Подпишите это, мы все проверили, понимаешь. Запасы скудные, но все сходится.
Станислаус подписал. Над морем гудел самолет. Цаудерер испуганно погасил свет. Подошел к окну. Станислаус пил сладкое вино. Горечь оставалась. Она сочилась из сердца.
— Опять самолет, — сказал фельдфебель, стоя у окна.
Станислаус не ответил. Он чувствовал, что вино начинает действовать, но горечь не проходила. Гуденье за окном стало тише.
— Улетает, — заметил Цаудерер и перевел дух. — Мы что, скоро тут совсем отощаем?
Станислаус ничего не ответил. Он зажег свет. Цаудерер собрался уходить, но в дверях что-то еще вспомнил.
— Транспорта с обеспечением нет как нет, понимаешь. — Он поскреб пальцем пуговицу на кителе. — Так что кухня понадобится только в будущем.
Горечь достигла языка Станислауса.
— У нас нет будущего.
Фельдфебель решил остаться. Будущее его интересовало.
— Это как?
— У убийц нет будущего.
— Ну знаете! — Фельдфебель опять стоял у окна. — Я не убийца, понимаешь!
— Никто не станет спрашивать, что вы тут делали персонально. Вы здесь. Этого довольно. И попали вы сюда не без убийств.
Фельдфебель распахнул окно. С моря повеяло ветерком.
— Думайте, что говорите!
— Как минимум одного человека вы прикончили!
Цаудерер опустил глаза. Казалось, он пересчитывает половицы.
— Допустим, вы знаетесь с тайными силами, понимаешь. У вас есть дар… но я никого не убивал.
— Вы убили человека по фамилии Цаудерер, иначе вы бы здесь не были.
Фельдфебель вспылил:
— А вы?
— А
Цаудерер рухнул на ящик Вилли Хартшлага. Карельская клееная фанера заскрипела. Воробьиный голос Цаудерера дрожал.
— Я прошу вас, ведь мы солдаты, Бюднер.
— Убийцы! — воскликнул Станислаус. — Нам не на что надеяться.
— Это все философия, понимаешь, — пропищал Цаудерер. — Философия, и только.
— Заткнитесь! — Вилли Хартшлаг проснулся от скрипа своего ящика. — Бюднер, я на тебя донесу.
Фельдфебель выбежал вон. Вилли Хартшлаг снова отвернулся к стене. Станислаус слышал, как Цаудерер топал в темных сенях.
— Если меня заберут в лазарет, ящик сопрут как пить дать, — сказал Хартшлаг. Станислаусу стало смешно:
— А кто же о нем позаботится, если ты меня упрячешь в карцер?
Хартшлаг повернул голову к нему:
— И как ты можешь говорить такое при фельдфебеле?
Шаги в сенях опять приблизились к двери. Цаудерер вернулся.
— Я не могу больше молчать, — сказал Станислаус.
В двери повернули ключ. Так вот зачем вернулся Цаудерер!
Ветер с моря усилился. Или это шумело в голове Станислауса? Он подошел к окну.
— Ветер! — сказал он, спрятав за этим словом свои мысли. Хартшлаг не шелохнулся. Станислаус взял висевший на стене над ящиком карабин Хартшлага. Хартшлаг глубоко вздохнул. Он спал. Станислаус прихватил и патроны Хартшлага, еще раз прислушался к шуму ветра и выскочил в окно.
Когда он добрался до ближайшей горной вершины, внизу, в гавани, объявили тревогу. Он был горд, что из-за него объявили тревогу, и ему очень захотелось, чтобы это слышал Роллинг.
31
Станислаус узнаёт, что человечность в конце концов вознаграждается, он превращается в монаха и спешит навстречу новым превращениям.
Пещера была сухой и просторной. В ней имелось ложе из мягких лишайников. Станислаус сидел в пещере уже третий день. Темнота начинала угнетать его. Станислауса привел сюда пастух, которого он звал Авраамом. Он приходил каждую ночь и, прежде чем войти, кричал совой. Авраам приносил ему еду и питье. И зажигал лучину, так как, чтобы говорить, им надо было видеть друг друга.
В роте уже перестали искать Станислауса. Его объявили дезертиром. Часовой в гавани сообщил, что исчезла одна лодка, та самая, на которой уплыли Мельпо и капитано.
— А что будет со мной? — спросил Станислаус.
— Надо ждать, немножко ждать! — Авраам руками показал время ожидания. Оно было длиною в десять сантиметров.
Станислаус думал и спал. Поест немного, попьет, задумается и снова засыпает. Он уже утратил чувство времени. Часы его стояли с того вечера на море. Он вновь и вновь перебирал в памяти всю свою жизнь вплоть до этой самой минуты. Он ни в чем не раскаивался и все еще был готов расстаться с жизнью. Слишком мало он один мог сделать, чтобы уничтожить в мире зло. Это не имело смысла.