Чудодей

Штритматтер Эрвин

Прибыло пополнение. Смуглые, запуганные солдаты. Никто их не понимал. Разве они не из Германии? Из Великой Германии. Это были фольксдойче из Боснии. Их называли добровольными помощниками. А смахивали они на помощников по принуждению.

Личный состав батальона был укомплектован. Теперь все опять было в полном порядке. Недобровольным помощникам препоручили лошадей. Ни одного немецкого солдата в конюхах! Зачем же тогда нужны вспомогательные народы? Немецкий солдат сражается с оружием в руках!

Станислаусу пришлось отдать свою лошадь.

А это вам не штаны поношенные в каптерке скинуть. Эту лошадь он с первого дня в Карелии обихаживал, чистил, гладил, выводил и навьючивал во время учений. Он поил эту низкую рыжую лошадь, весной приносил пучки первой колючей травы и лечил ожоги. Он чувствовал ладонями ее мягкую морду и даже ощущал родство с этой божьей тварью, которая должна служить властолюбивым людям. А у него теперь ничего больше не было и не о ком было заботиться.

Вейсблатт под греческим небом снова воспрял духом.

— Событие, имеющее огромное воспитательное значение! Ты когда-нибудь слышал об Афине Палладе? Наверно, нет.

— Я читал о ней, — сказал Станислаус.

— Где?

— В учебнике.

Вейсблатт взглянул на Станислауса, как люди его круга смотрят на того, кто никогда не пил шампанского и не ел устриц.

— О мой учитель истории! Классическая гимназия! Он весь как-то загорался, когда описывал греческое небо и рощи, где обитают боги, говорил, что называется, с пеной у рта. Вся кафедра была забрызгана слюной.

— А он видел греческое небо?

— Нет, вот что значит классическое образование!

Станислаус остановился неподалеку от кухни, где жарили рыбу.

— Посмотри-ка!

— Да-да, рыба, жареная рыба, piscis, а-а! — сказал Вейсблатт, поднял глаза на голые горы, воздел руки к небу и замечтался. Жаждущие рыбы жители острова стояли в длинной очереди и ждали мелкой, тощей рыбешки, прибрежных мальков, рыбью молодь, пойманную у причальной стенки. Большое море с большой рыбой было закрыто для них, заперто на висячий немецкий замок. Высохшая желтокожая гречанка с голоду впилась зубами в спинку сырой рыбы.

— Афина Паллада, — проговорил Станислаус.

Вейсблатт распространялся о небе, синем, как у Эль Греко.

Летней ночью батальон погрузился на два небольших судна. Это были греческие суда, и их названия «Посейдон» и «Нептун» были закрашены. Теперь они назывались «Адольф» и «Герман». Эгейское море светилось как на фотографиях в хороших туристических проспектах, небо было звездным, как у Гомера, а величие архипелага напоминало об учебниках истории для классической гимназии.

Станислаус плыл на «Германе». Он стоял у борта и, глядя на светящуюся воду, крепко держался за свой спасательный жилет. Он не умел плавать и не слишком доверял этому поясу, набитому пробкой. В глубине души он посмеивался над своим страхом смерти. Какие отвратительные контрасты! Жизнь показывала себя во всей своей южной красе, а они плыли сквозь ночь, чтобы сеять смерть или самим ее найти. Куда? К чему? К какому концу? Откуда эта война? Зачем это истребление?

Вейсблатт с Крафтчеком стояли на носу корабля. Два мечтателя, твердивших каждый свое.

— Вот в такую ночь Одиссей мог услышать пение сирен.

— Ну да, тут на море далеко слышно, — отвечал Крафтчек, — в конце концов, это могла быть сирена той греческой фабрики, где изюм делают.

Вейсблатт перегнулся через поручни.

— Смотри, как светится и мерцает море у борта! Морское золото древних!

— А может, и вправду золото, — согласился Крафтчек, — ведь эти примитивные народы понятия не имеют о разработках. У нас, в Верхней Силезии, долго это дело изучали.

Идущая впереди лодка сопровождения с орудиями на борту вдруг резко свернула вправо. «Герман» шел в кильватере. Им удалось избегнуть встречи с дрейфующей английской глубинной бомбой.

— Теперь я почти уверен, — сказал Крафтчек, — что мы плывем освобождать колонии, потому как Африка от нас справа, и мне сдается, что уже чуть-чуть пахнет какао.

Вейсблатт ему не ответил. Он чувствовал себя непонятым. Большинство поэтов остаются непонятыми при жизни. Однажды, так он намеревался, однажды он напишет об этой ночи, об этом свечении и об эллинской ясности, пронизавшей теперь все его существо.

Ближе к рассвету «Герман» бросил якорь.

— Все на палубу!

Перед ними в воде темной колодой лежала земля.

— Прибыли, — сказал заспанный Крафтчек. — Дева Мария, помоги нам оказаться там, покуда черномазые не проснулись, а то это может плохо кончиться.

Спустили на воду шлюпки. Солдаты погрузили свой багаж, погрузили лошадей и лишь затем погрузились сами. И шлюпки одна за другой направились к берегу. Они добрались до острова, и солдаты, шлепая ногами по мелководью, перешли на берег. Вода была холодная, и белая кожа их босых ног покрылась пупырышками.

Первые птичьи крики. Наступало утро. Они лежали на мягчайшем песке морского берега. Красная утренняя дымка, предвестник солнца, появилась над скалами.

— Эос! — Котелок Вейсблатта стукнулся о карабин. Жестяной поцелуй.

— Полная тишина! — крикнул новый лейтенант Крелль. Пенье птиц он запретить не мог.

Крафтчек пилоткой отер пот со лба.

— Пресвятая Богородица! Я уже слышу вопли черномазых!

Позади них плескалась морская вода, что-то бормоча, точно вода в мирном деревенском пруду в Германии.

— Встать, шагом марш! — Они устремились к ущелью в скалах. — Змейкой идти!

Голос лейтенанта Крелля, саксонца из Галле, мешался с громким щебетом ласточек. Станислаус видел, как следы его ног наполняются водой, за ним тянулся стеклянный след. В лужицах следов отражалась заря.

— Роллинг, прости меня. Может, мне надо умереть?

Сквозь птичий гомон донеслось явственное вжик-вжик. Взвод лейтенанта Крелля бросился на мокрый песок. По ним стреляли.

— Мария, помоги, черномазые проснулись.