Чудодей
Шрифт:
Солнце стремительно промчалось сквозь лето. Настала осень. И однажды, когда на улице было так же серо, как в мучном амбаре, Густав не вышел на работу.
Около полудня в пекарню присеменила его жена. Она заглядывала в каждый уголок, прислушивалась и, как всегда, бойко молотила языком.
— Я должна передать, что он не в санатории. Что он уехал за свой счет, без проводников, это я тоже должна передать. И вам даже в голову не должно прийти забирать картошку у меня из подвала, это я должна вам сообщить отдельно. А от себя я скажу: я рада. Этот вечный страх! Вы должны меня понять, а картофельный ящик я сожгла.
Фрау Гернгут
В душе у Станислауса воцарилась тишина. Он почувствовал себя одиноким. Этот Густав с его мыслями и разговорами занимал Станислауса гораздо больше, чем он мог себе признаться. От него веяло суровой отеческой заботой.
Вместо Густава пришел новый подмастерье. Он был горбатый и смахивал на гнома. Голос его звучал словно из погреба. И он все время был начеку, чтобы его кто не обидел. Жестокие люди сделали его чувствительным и хитрым.
— Каким ты видишь мир, Эмиль?
— Я-то его вижу, да он меня не замечает. А человеку надо хоть немножко счастья наскрести.
— Счастья?
— Я попрошу у мастера кормовой муки, откормлю свинью.
— А потом?
— Об этом я не могу говорить.
Станислаус мерз. Неужели опять пора в путь?
— Ты думаешь о Густаве, — сказала хозяйка.
— Да, думаю.
— Бедняга Густав!
Так он впервые обратил внимание на хозяйку, которая была как серая сова — всегда шла позади своего кашля.
— Кхе, кхе, у меня был сын. Он учился и вечно возился с книгами вроде тебя. Он умер. В дороге, в стогу сена. Кхе, кхе, зачем ему это нужно было? Когда его привезли, у него в волосах еще было сено. Так что ты не иди по стопам Густава, кхе, кхе!
Первый снег лежал на оконных карнизах, легкий, но безжалостный.
Станислаус посмотрел на хозяйку: эта серая совушка превратилась в умоляющую мать. И он обещал ей остаться.
Зимние ночи заставали в каморке одинокого, замкнутого человека. Он писал. Писал со страстью, исписывая листок за листком. Это опять был роман. Герой романа, подмастерье, напоминал некоего Станислауса Бюднера, ведал те же печали, те же радости и блуждал то в мучной, то в звездной пыли.
Герою нужна была невеста. Станислаус создал ее из букв и слов. Его тоска только тихонько жужжала над ухом. Когда он посмотрел на невесту героя, то счел, что она похожа на ту девушку из парка с глухим голосом. Тогда он рассердился, взял себя за ворот рубашки и встряхнул как следует.
— Хуже уж некуда, а?
Через неделю он порвал все написанное. Превратил роман в клочки, в снежные хлопья и выкинул в окно своей комнаты. Насмехаясь над собой, он кричал парящим в воздухе клочкам:
— Вот как его труды выходят в свет!
Теперь он хотел учиться, не больше и не меньше. В какой-то газете он нашел объявление на всю страницу: «Путь открыт каждому! Почему вы не учитесь?»
Да, а почему он, собственно, не учился? Теперь он будет учиться. Заочное обучение! Он читал напечатанные благодарственные письма от людей, получивших высшее образование по «методу Ментора», в результате самостоятельных занятий. Канд. мед. наук, канд. вет. наук, канд. фил. наук. Он хотел учиться на канд. поэт. наук.
Он написал в этот институт. Его кидало в жар, как от высокой температуры. Он сгреб снег с крыши, приложил ко лбу, посмотрел на морозные зеленые звезды, поднял руку для клятвы и стукнулся пальцами
Он укрылся от мира в своей каморке.
38
Станислаус учится с помощью науки расчленять мир, его посещает и соблазняет хлебный Мефистофель, но жена хозяина его спасает.
Он учился, а годы шли; свободные часы он посвящал науке и знал теперь, что вода — это не вода. Раньше он ею утолял жажду, мыл лицо и руки, а теперь она стала для него химической жидкостью, кислородом и водородом. Он узнал, что брошенный вверх камень не падает, а притягивается Землей. Он измерил все уголки своей мансарды, они превратились в прямые углы, и он уже понял, что в этой каморке вмещается семь кубических метров кислорода, углекислого газа и почти совсем нет озона. Он научился разбирать стихи Гёте и задаваться вопросом: что этим хотел сказать поэт? «Горные вершины спят…» Он слышал в этих стихах шум леса, а его заочный учитель объяснял: в этих стихах нигде нет ни слова о шуме леса, а потому за эту работу и анализ стихотворения он получил издалека плохую отметку. Что ж поделаешь? Лес по-прежнему шумел для него в этих стихах. Он выучил, что солнце по-французски soleil, а по-английски sun, и теперь он начал всех людей и все предметы вокруг именовать на трех языках. Сам он был пекарь — boulanger и baker.
Щеки его ввалились, так как его постоянно сотрясала учебная лихорадка. На лбу появилась паутинка морщин. Волосы посеклись и начали редеть.
Хозяйка делала ему двойные бутерброды. Он съедал их не глядя, все время что-то повторял и декламировал. Хозяйка окружала его материнской заботой, но щеки его не полнели.
— Ты до чахотки доучишься!
— Это никого не касается, кроме меня, — отвечал Станислаус, но озабоченные взгляды хозяйки были ему приятны.
— Не за горами тот день, когда тебя вынесут из твоей каморки, до смерти заучишься! Выпей-ка этот стакан сливок! Живо!
Он пил воду, белки, протеин и молочный жир.
Далекие учителя давали ему советы, как распределить занятия. Рекомендации для отдохнувшего школьника. Но указаний для ученика, занимающегося по ночам, а весь день в подвале пекарни кидавшего лопатой уголь, не было. Не было специальных расписаний для пекаря, рабочий день которого начинается в пять утра, который из мучной пыли и чада пекарни вечером едва доползает до своей каморки со спертым воздухом.
В иные вечера он уже через четверть часа засыпал за своим столиком и просыпался, только когда мастер, сложив руки рупором, кричал во дворе: «Подъем, всем вставать!»
Он научился перехитрять сон. Едва чувствуя его приближение, он вставал и начинал ходить взад и вперед по комнате, ударяясь о стены пальцами ног.
— Спать, dormir, to sleep; кровать, lit, bed. — Конечно, все это хорошие слова, но не для него. Он опускал руки в холодную воду или даже ноги ставил в таз с холодной водой, покуда сон не улетучится.
Так он многому научился, но не знал, стал ли он умнее и мудрее. Не было у него никого, по кому можно было бы мерить себя.
Стояла тихая ночь. В его дверь постучали. Может, это небезызвестный фамулус Вагнер стучался в дверь, в жажде быть допущенным к доктору Фаусту, и так далее? Станислаус сидел, погруженный в свои книги. Невольно он зашаркал ногами.