Чуть-чуть о Моральном Облике
Шрифт:
В городе был кинотеатр и маленький стадиончик, на котором по вечерам – о счастье! – местные школьницы, почему-то в основном мулатки, играли в баскетбол. Болгары страдали, выбирали дам сердца и вожделели весь школьный чемпионат, но их знакомства не состоялись. Меня в первый же мой поход на баскетбол сняла просто игрушечная, стройненькая шестнадцатилетняя мулатка по имени Жу. Через несколько рядов она посылала мне воздушные поцелуи, я делал вид, что не замечаю, хотя сердце отчаянно стучало, пока меня просто не вытолкали к ней болгары. Я дарил ей шоколад, мы жарко целовались на набережной реки, но дальше дело не заходило. Ее поклонники, когда мы гуляли по улицам городка, яростно носились вокруг на мотоциклах, грозно смотрели на меня, но был какой-то период в истории Мозамбика практической неприкосновенности белых, иначе я не выступал бы таким смельчаком. Мы гуляли до поздней ночи, по субботам ходили на фарры, иначе – вечеринки. Я легко выплясывал и пил вино и пиво со всеми подряд, в гостиницу возвращался под утро, в общем, вел вполне привычный для ленинградского студента образ жизни.
С болгарином Колей (мой единственный реальный кореш по джунглям) мы познакомились с компанией бразильских и английских девушек и ездили с ними загорать на океан. И здесь не случилось никакого доходящего до постели романа, – срабатывало то ли «облико морале» советского человека, то ли еще непонятная мне до сих пор причина. Пляжи Келимана очень широкие, волны набегают на десятки метров, а потом медленно отходят обратно, образуя под ногами убегающую лужу. Вдоль пляжей тянулась пальмовая роща. Нам хватало ума не заплывать, так, барахтались в прибое, пожалуй, только бразильцы отваживались пересекать волны, уходя на глубину, где океан был уже спокойнее. Первая поездка на пляж запомнилась ощущением декорации или съемок в массовке голливудского фильма, до того все казалось невероятным. Как я здесь очутился? Приятель одной из барышень нашей компании был летчиком, и, конечно, он прилетел на маленьком самолетике, носился над нами вдоль пляжа, мы радовались и махали ему руками. Потом ели что-то вкусное в прибрежном ресторане, кажется, креветки с вином. Не успели мы вернуться в гостиницу, как, поднявшись в номер, я почувствовал озноб и жжение по всему телу. Сказать, что я сгорел, это ничего не сказать. Несколько дней я не мог пошевелиться, лежал под мокрыми простынями в гостинице, кожа слезала даже с пальцев ног. Кто мог мне дать совет в холодном закрытом Совке, как вести себя на африканском пляже, как уберечься от тропического жестокого солнца, когда практически вся страна дальше Черного моря не ездила?! Кто вообще что-то знал, кроме шпионов и сотрудников всяких околокагэбэшных институтов, об Африке? Зато коммунисты и комсомольцы со знанием дела предостерегали от провокаций со стороны спецслужб загнивающих стран. Когда меня потом высылали в Москву по состоянию здоровья с малярией и «клещевой лихорадкой», я даже не мог себе представить степень отсутствия каких-либо полезных знаний у кандидатов и докторов наук по медицинской части, пока не хлебнул советского родного лечения. ТОТАЛЬНО НИКТО НИЧЕГО! Но об этом потом.
Снова Кайя
Можно сказать, что Келиман – первый заграничный город, который я полюбил. Когда мы вернулись в лес на Замбези, втягиваться обратно в голодный и лишенный каких-либо положительных эмоций образ жизни было чертовски непросто. Когда-то, за несколько лет до нашей группы, в этой же деревне (кстати, деревня называлась очень красиво – Вила Фонтеш де Кайя) работали советские специалисты, после которых осталась годовая подписка газеты «Правда». Мы разложили газеты по датам и каждое утро начинали с чтения «свежего» номера. Другим развлечением была воскресная рыбалка, ловили мы только сомов, потому что другая речная рыба вызывала опасение. Часто клевала небольшая рыбка, размером с плотвичку, она бесхитростно заглатывала любую наживку. В первый же раз, когда я снимал ее с крючка, она резко выпустила шипы и поранила мне руку в кровь. Рука опухла, и пару дней мне было несколько не по себе. Поэтому с тех пор, поймав любую рыбу, кроме сома, который как две капли воды похож на нашего, мы наступали на нее и просто выдергивали крючок.
По ночам мы ходили на охоту. Хотя охотой это трудно назвать, так как зверья в определенные дни месяца было полно, а охотились мы с машины, высвечивая фарой по сторонам. Свет, попав в глаза любому животному, вынуждал его останавливаться, замирая на несколько минут. И ты стреляешь практически как в тире. Я в случае удачного выстрела выскакивал из машины и через траву и кусты стремглав бежал к добыче, не думая ни о каких львах или змеях, а напрасно. Более мудрые болгары всегда брали с собой негра и пускали его вперед, – наверное, генетически негры чувствовали опасность, во всяком случае, один раз очередной проводник посерел от ужаса и категорически отказался идти к убитой газели, хотя трава была невысокая и пространство просматривалось далеко вперед. «Сурукуку», – бормотал африканский проводник. Сурукуку – по рассказам местных, малоподвижная змея, которая не всегда успевает уползти при шуме шагов, но обладает способностью, сжавшись как пружина, делать прыжок вперед на несколько метров. При этом она очень ядовита, и в большинстве случаев укус ее смертелен, если немедленно не ввести противоядие. Никакого противоядия никогда у нас с собой не было.
Чаще всего мы останавливали свой выбор на газелях: проще разделывать тушу и компактнее размещать в холодильниках. Одну газель всегда надо было отдать солдатам на блокпосте в качестве взятки за то, чтобы они нас не закладывали, ведь наша охота была браконьерством в чистом виде. Вкуснее мяса я не ел. Представьте – на много сотен километров ни предприятий, ни городов, никакой грязи, никакой химии! Если удавалось настрелять несколько животных, то мы брали каждый по газели. Ритуал был приблизительно одинаковый: в 2-3 утра возвращение домой, в 4-5 – туша освежевана, одну заднюю ногу к обеду запекает Зе, мой бой, внутренности и передние ноги с ребрами ему, остальное – плотно в морозилку.
О Зе отдельно. Зе был работник фирмы, приставленный к нам, русским, чтобы помогать по дому, – слуга, короче говоря. Сначала мы по идеологическим соображениям – «все люди братья» – категорически отказывались от его услуг, потом были вызваны на совет белых людей, португальцев и болгар (быстро примазались к капиталистическим нравам братья-славяне!), которые доходчиво нам объяснили, чтоб мы негров не портили: белый человек сам убирать дом и стирать не должен! Зачем тогда у него высшее образование и высокая зарплата? Мои соотечественники скрепя сердце согласились на стирку (если что, можно и «соскочить», ведь и советские люди сдают белье в прачечную!), а я пошел на страшный риск, приняв Зе по полной программе как слугу. Он мне отвечал преданной любовью, но не по причине добрых отношений «слуга – хозяин», а потому что считал меня полным и законченным идиотом. Посудите сами, я на него не орал, отдавал ему остатки мяса после охоты, весьма, кстати, значительные, закрывал глаза на то, что он слегка подворовывал у меня продукты, более того, даже сам по своей воле дарил ему кое-что. Зе на вид было лет 35, это был сутулый и худой негр с хитрой мордой и абсолютно косой. Глаза его вращались во все стороны, и поймать взгляд хоть одного глаза было практически невозможно. Зе жалел меня как слабоумного, одновременно берег меня как источник своего локального благосостояния и заранее предупреждал о возможных атаках на нашу деревню. В результате мы всегда держали одну машину наготове, чтобы успеть улизнуть на другой берег Замбези до начала стрельбы, а еще лучше – рвануть в Келиман.
После охоты прошла, наверное, неделя, возвращаюсь с работы домой (я занял дом отъехавшего в Союз соотечественника) и интересуюсь у Зе, что на ужин. Он скорбно отвечает, что ничего.
– Зе, ну быть не может! Ходили на охоту меньше недели тому назад, гостей не было, мяса должен быть полный холодильник!
Зе терпеливо вдается в объяснения, жестикулируя и показывая для наглядности:
– Со инженьейру (вежливое обращение к лицам с высшим образованием и начальникам, «со» – сокращенное от «сеньор»), когда мясо жарится на сковородке, оно ведь ужаривается, – и пожимает плечами, грустный от того, что приходится произносить столь очевидные вещи.
Или вот тоже еще один спектакль с Зе в главной роли. В воскресенье днем сижу в кресле под кондиционером и внимательно наблюдаю на стене гостиной комнаты охоту ящерицы за каким-то жучком. Если жучок сбежит, то ничего не произойдет, если ящерица поймает его, то скоро получу письмо. Жарко. Даже очень жарко. Тут заходит Зе, сутулясь и содрогаясь в ознобе. Я спрашиваю, не заболел ли он малярией. Зе, потирая руки, притоптывая и дуя на ладони, отвечает:
– Нет, не заболел. Мне холодно, очень холодно. Сеньор (уважительное обращение на «вы») не хочет подарить мне свой пиджак?
– Нет, Зе, не хочу.
Зе тут же выпрямляется, его озноб снимает как рукой, он спокойно выходит, бросая на ходу:
– А-а-а, ну ладно*.
Или вот беседа о судьбах родины.
– Зе, когда были португальцы, как было?
– О-о! Было хорошо – работа, еда, врачи.
– Ну, так, может, лучше, чтобы они вернулись?
– Нет, теперь мы независимые…
– А что для тебя самое главное в жизни, по порядку?
Не задумываясь, Зе озвучивает мечту каждого негра в джунглях:
– Купить часы.
– Ну а потом?
– Одеться.
– Ну а после?
– Набить брюхо.
– А еще после?
– Накормить семью.
___________________________________________________________________
* Зе таки достался мой пиджак. Мои вещи в Кайе упаковывали без меня, я был уже в Мапуту. Уложили все, вплоть до ненужных мелочей, а пиджак не заметили, так как он висел на отдельной вешалке за дверью.
<