Чужак в чужой стране
Шрифт:
— Сорок три дня.
— Пусть это послужит тебе уроком. Начинаем. «Предсмертная Песнь Умирающего Оленя».
Зима настанет скоро, в душе моей лишь лед, От прежних наслаждений — лишь призраков полет, Разбитые надежды рвут сердце, больно мне, А горький ветер мрачно несет тоску извне… От быстрых ног сегодня лишь шрамы, раны есть, Мне голодно и страшно, и ноют кости здесь, В глазах песок насыпан, свет дня уж стал тускнеть, Лежать— Ну вот, — бодро добавил он, — подпишись «Луиза М. Элкотт» и отошли в журнал «Единение душ».
— Босс, вы что, считаете, вам за это деньги дадут?
— Что? Сгодится позднее, положи в архив, пусть мой литературный агент использует стихотворение потом, чтобы оплатить мои похороны. Вот в чем загвоздка, когда занимаешься литературой: лучшие произведения стоят дороже всего тогда, когда создателю их уже нельзя заплатить. Литературная жизнь — это дерьмо! Почесываешь кошку, пока не замурлыкает…
— Бедный Джубал! Никто его никогда не жалеет, вот и приходится ему самому себя пожалеть.
— Еще и сарказм! Неудивительно, что я не могу заставить вас заниматься делом.
— Не сарказм, босс. Лишь обутому известно, в каком месте жмет башмак.
— Прими мои извинения. Ладно, напишем что-нибудь такое, за что деньги дадут. Название: «Дорожная песня».
От виселицы — амнезия, От топора — покой, А примешь яд — и вовсе заботы все долой. От выстрела — исцеление, От дыбы — вечный сон, А примешь яд — и даже налоги все долой. На кольях тоже отдых, И газ несет нам смерть, Но купишь яд в аптеке — и горести долой. Возляжешь на погосте, Устав от жизни сей. Но шарлатан даст яду, сомнения долой. Хор: И «Ох!», и стон, и стук каблуков, И смерть идет — и ты к ней готов, Но легче всего встречаться с ней, Приняв чашу с ядом из рук друзей.— Джубал, — с беспокойством спросила Энн, — у вас что, расстройство желудка?
— У меня всегда расстройство желудка.
— Это тоже в архив?
— Что? Нет, отошли в «Нью-Йоркер».
— Да они не примут!
— Возьмут-возьмут, это же кладбищенский юмор.
— Да, но тут что-то не в порядке с размером.
— Конечно! Нужно же оставить что-то на долю редактора, а не то он будет переживать. Написает на мое лучшее творение, глядишь, ему и полегчает, аромат понравится больше, вот и купит. Милая моя, я научился увиливать от приличной работы еще до того, как ты появилась на свет, так что не учи дедулю, как нужно пить сырые яйца. Хочешь, я покормлю Эбби, пока ты сделаешь копию? Эй, да ее же пора кормить! Сейчас не твоя очередь, и, кстати, уже должна была прийти Доркас.
— Ну, с Эбби ничего не случится, если она подождет. А Доркас прилегла, ее по утрам мутит.
— Ерунда. Энн, я умею определять беременность на две недели раньше, чем ее почувствует мышка, ты же знаешь.
— Джубал, оставьте ее в покое! Она так боится, что у нее ничего не получилось… и ей хочется думать, что она беременна, — ну, хотя бы пока не уверится в обратном. Вы что же, совсем не разбираетесь в женщинах?
— М-м-м… пожалуй, нет. Ладно, не стану к ней приставать. А почему ты не принесла сюда своего ангелочка и не покормила?
— Я рада, что не принесла ее сюда. Вдруг бы она поняла, о чем вы говорите?
— Стало быть, я могу испортить ребенка, а?
— Ну, она еще слишком мала, чтобы учуять за вашими словами патоку, босс. Но если я приношу ее, вы же не работаете, только играете с ней.
— А ты знаешь лучший способ убить время?
— Джубал, я очень ценю ваше отношение к моей дочери, вы ее просто обожаете. Мне и самой кажется, что она просто прелесть. Но вы же часами либо играете с Эбби… либо тоскуете.
— И когда же нам полегчает?
— Да дело не в том. Если вы перестаете сочинять рассказы, у вас наступает духовный запор. Дошло уже до того, что мы с Лэрри и Доркас грызем ногти, ожидая хоть чего-нибудь, и когда вы кричите «Вперед!», мы трясемся от радости… Но тревога оказывается ложной.
— Если нам пока хватает денег на оплату счетов, что тебя волнует?
— Вас что тревожит, босс?
Джубал задумался. Сказать? Если у него и были сомнения насчет того, кто был отцом Эбигайль, они разрешились после того, как Энн дала девочке имя. Она колебалась между «Эбигайль» и «Зенобией», наконец решила наградить ребенка и тем и другим. Энн ни разу не упомянула о том, какое значение имели оба имени… вероятно, она не догадывалась, что ему это известно…
Энн решительно продолжала:
— Вам никого не удается обмануть, Джубал. Мы с Доркас и Лэрри знаем, что Майк способен позаботиться о себе. Но вы настолько неистовы…
— «Неистов»— я?!
— Лэрри установил в своей комнате стерео, и мы по очереди смотрим выпуски новостей. Не потому, что мы волнуемся, то есть волнуемся, но только из-за вас. Майк попадает в выпуск новостей — так мы узнаем об этом быстрее, чем до вас доходят дурацкие вырезки из газет.
— Откуда ты знаешь про мои вырезки? Я-то старался, чтобы тебе ничего не было известно!
— Босс, — устало промолвила она, — кому-то же приходится и мусор выносить. Вы что, считаете, что Лэрри не умеет читать?
— Проклятый унитаз не работает, как положено, с тех пор, как уехал Дюк. Проклятие!
— Намекните Майку, и Дюк сразу приедет.
— Ты же знаешь, я не могу этого сделать. — Его раздосадовало то, что она почти наверняка была права, а потом у него возникло горькое подозрение. — Энн! Так ты все еще здесь, потому что Майк велел тебе тут остаться?
— Я здесь, потому что мне так хочется, — тут же ответила она.
— М-м-м… не уверен.
— Джубал, а еще мне хочется временами, чтобы вы были совсем маленьким, я бы вас отшлепала. Могу я договорить?
— Выступай. — Хоть одна из них оставалась бы с ним сама? Решилась бы Мириам выйти замуж за Махмуда и уехать в Бейрут, если бы Майк ее не одобрил? Имя «Фатима Мишель», возможно, явилось признанием веры ее мужа, плюс его желание сделать комплимент своему ближайшему другу, а может, это настолько же недвусмысленный код, насколько и имя крошки Эбби. Если так, ведомо ли Махмуду, что он носит рога? Или же он гордится ими, как Иосиф?.. М-да, следует заключить, что Махмуду известно расписание его гурии… и что братство по воде не допускает подобных прегрешений. Если для них это имеет значение — в чем Джубал, медик и агностик, сильно сомневался. Но для них…