Чужаки
Шрифт:
Сторож сидел на лавке и угрюмо смотрел в окно, казалось, что он забыл о прибывших и думал о чем-то совершенно другом.
Алексей сел около стола, рядом с ним поместился Мальцев. Пронин и Пустовалов разбирали провизию, Редькин возился у огня.
Как ни странно, но Алексей до сих пор еще не решился заговорить с Мальцевым о Машутке. Последние дни он особенно страдал и почти не переставая думал о ней. Пустовалов передал ему содержание Машуткиного письма, рассказал о необыкновенной встрече ее с отцом. Но ни отец Машутки, ни Пустовалов не могли понять, почему она пошла в белую армию. И никто
Сейчас, когда все неотложное было позади, Алексей, пытливо вглядываясь в задумчивое похудевшее лицо Мальцева, осторожно подбирая слова, спросил:
— Не пойму я, Никита Сергеевич, что все-таки заставило Машу пойти к белым? На авантюристку она не похожа, и голова у нее на плечах вроде не плохая, сама могла рассудить, что к чему, а вот, поди ты, какая глупость…
Мальцев посмотрел на Алексея.
— А откуда ты ее знаешь?
Алексей рассказал о знакомстве с Машуткой у Пустоваловых и тут же добавил, что она ему очень понравилась своей простотой и душевностью.
И тогда Мальцев не выдержал:
— Обманули ее! Обманули, подлецы!
— Кто же мог это сделать? — сдерживая волнение, спросил Алексей.
Мальцев, тяжело вздохнув, долго молчал.
— Ее обманули. Маша на такое подлое дело ни за что бы не решилась. — Он с тоской посмотрел на Алексея и глухо добавил: — Повидать бы ее, да ведь разве потом, когда кончим дело. — И вдруг сердито: — За такое и по затылку ей надавать не грех.
— А почему, Никита Сергеевич, вы думаете, что ее обманули? — спросил Алексей, хотя понимал, что разговор об этом бередил рану Мальцева. Но ведь и ему, Алексею, было нелегко.
Выслушав Карпова, Мальцев поднял голову, медленно покачал ею и глухо заговорил:
— Иначе не может быть. Я знаю свою дочь. Она еще молода и доверчива. И мне кажется, что… — Он помолчал, как-то сбоку покосился на Алексея и сказал почти шепотом: — Меня ведь красные арестовали. На этом и обманули.
Иначе не может быть. Поверила, не разобралась. Кругом волки. У меня там немало врагов осталось, вот они и воспользовались. Не надолго это. Разберется, поймет. Не может она им служить, не может!
Мальцев схватился обеими руками за голову и так горестно посмотрел на Алексея, что тот понял: дальше говорить об этом не следует, эти разговоры ничего, кроме мук и сомнений, не принесут.
Мысли Алексея оборвал голос Редькина.
— Готово, друзья! Давай на стол собирать будем, — закричал он, стаскивая с треноги ведро. — С утра да с морозца горяченькой водички выпить совсем не плохо. Не зря башкиры говорят: «чай не пьешь — какая сила будет». Только вот чая-то у нас тово… Нет… Ну да ладно, от этого революция не пострадает.
Пронин с Пустоваловым поставили на стол жестяные кружки, положили по ломтику хлеба на каждого. Пригласили хозяина, но он отказался.
— Чего мне вас объедать, я сыт. Поберегите припасы для себя, они вам еще, ох, как сгодятся. — Потом он сходил в сени и, возвратившись, положил на стол большой кусок вареной и замороженной козлятины. — Вот ешьте, да не думайте, что последнее, у меня мясо всегда есть, в лесу живу.
— Спасибо, старина, — обрадовавшись гостеприимству хозяина, — ответил Алексей. — Но ты и сам садись с нами.
— Нет, благодарствую. Ешьте на здоровье, а я лучше в окно погляжу.
Алексей понял, что старик беспокоится, как бы не нагрянули белогвардейцы. Помолчав, он сказал:
— Ты не сердись, отец. Мы понимаем, что если белые узнают про нас, то тебе не поздоровится. Но у нас не было другого выхода.
Старик долго не отвечал, потом, как видно, решившись, заговорил:
— Не думайте, что не понимаю, что к чему. У меня в красных два сына. С беляками мне в мире все равно не жить. Они думают: мы не видим, что в руках-то у них та же нагайка, что и при царе. Да народ-то теперь не тот, чтобы изголяться над собой разрешил. Хватит уж, натерпелись.
— Но пока не видно, чтобы народ у вас на дыбы встал, — заметил Алексей.
— Это как смотреть будешь. Вот у нас вчера в селе сходка была, дракой кончилась. Список зачитывали добровольцев. Семьдесят человек решило начальство записать. Тут же грозить начали. Дескать, если не пойдете, силой погоним. Ну наши вопрос поставили: хотим послушать, что сами добровольцы скажут. Оказалось, больше половины не записывались и пойти не хотят. «Если, говорят, мобилизация, насильно, тогда другое дело, а добровольно сами идите». Ну и пошло, и пошло. Председатель ругаться стал: «Такие-сякие, не мазаные, это вы, — говорит, — мобилизацию хотите, чтобы к красным перебежать», — и давай читать телеграмму, а в ней просьба карателей прислать. «Если, — кричит, — не запишетесь, сегодня же пошлю ее в город. А завтра ждите гостей. Но, — говорит, — знайте, придется вам плакать красными слезами. Кнут-то в добровольцы все равно загонит». Тут кто-то из наших возьми да камнем в его и запусти, да так ловко, сукин сын, что его со стола как ветром сдунуло. — Старик рассмеялся и добавил:
— Ихних человек десять драться набросились, да их скоро уняли. Одного, кажется, совсем уходили. На этом сходку и кончили. А к вечеру… — Старик запнулся и показал на окно:
— Вот принесла нелегкая. Раз… два… пять человек. Сам Кумря с ними. Главная сволочь…
Из леса прямо к дровам подъезжали пятеро саней. Около поленницы с передних саней соскочил, одетый в новенький дубленый полушубок, в черные валенки и шапку-ушанку, здоровенный прапорщик. Дождавшись, когда солдаты начнут накладывать дрова, он, поправляя на поясе револьвер, сдвинул набекрень ушанку и, еще раз что-то крикнув солдатам, вразвалку пошел к избе.
Алексей вопросительно посмотрел на товарищей.
Первым на немой вопрос командира ответил Мальцев:
— Взять без шума.
Алексей показал на заднюю стену.
— Вставайте там. Как только войдет, отрезайте дорогу от двери. А тебя, — сказал он, обращаясь к хозяину, — придется связать, ложись на скамейку, — и тут же быстро связал ему руки и ноги. Потом зашел за печь и присел около шестка.
Рванув дверь, белогвардеец, не обметая с валенок снега, вошел в избу.
— Здорово, хозяин! Как… — увидев связанного сторожа, Кумря осекся. Почувствовав неладное, он быстро повернулся к двери, но оттуда смотрело два дула револьвера. Растерявшись, Кумря бросился за печь, из-за шестка поднялся Алексей.