Чужаки
Шрифт:
— Видал? — спрашивал он огромного кузнеца, подавая ему вместе с двумя пачками сигарет, игрушечный револьвер.
— Ванькин! — прижимая к себе игрушку, радостно воскликнул кузнец.
— То-то же… Сам прибегал. Отдай, говорит, папе. Пусть беляков стреляет. А я с голубятника смотреть буду, если какая нетяга, мы с Колькой тоже придем…
Боец взял подарки и, отходя в сторону, растроганно качал головой.
— Ну, чего ты на меня так смотришь, — делая непроницаемое лицо, спрашивал Кузьма Прохорович молодого белокурого парня.
— Да я хотел…
— Вешали вместе с Кузьминишной, восемь фунтов, и Верочка здорова. А он пищит, что твой соловей. Победимом назвали…
Парень
— Фоминишна сама сюда собиралась, да я рассоветовал, — говорил Луганский пожилому машинисту с грубыми, потрескавшимися руками. — Ребятишки, как их бросишь в такое время? Просила сказать, что Чернявка отелилась.
— Ну, слава богу, — удовлетворенно вздохнул машинист, — ребятам теперь куда сытнее будет. А Фоминишне здесь делать нечего. Без баб обойдемся.
— Как думаешь, отступать еще будем? — зажигая спичку и закуривая вместе с железнодорожником, спрашивал Кузьма Прохорович.
— Да куда же еще отступать-то, если город вон рядом, — хмуро отвечал машинист. — Хватит уж, отступали, пора и честь знать.
Поручив раздачу остальных подарков приехавшим с ним членам комитета, Кузьма Прохорович пошел в окопы и там прочитал наказ рабочих и их семей, обращенный к защитникам города. И всюду после чтения наказа, с требованием не отдавать врагу родного города, бойцы клялись ни отступать ни на шаг.
Не дремали и враги. Вечером Федор Луганский получил от генерала Войцеховского приказ перейти утром всем полком в наступление и разгромить противостоящий ему «сброд» челябинцев, а затем, ворвавшись в город, ударить в тыл обороняющим город от отряда Косьмина.
Федор решил сам участвовать в атаке. Он видел, что наступил его решительный час: может быть, последняя возможность прославиться и подтвердить свею правоту…
Перед ним лежал родной город. Здесь он родился, вырос и возмужал. Здесь знакома каждая улица, каждый переулок. Здесь живут его родители, соседи, друзья по работе. Федор был полон решимости победить.
«…Иначе не может быть, — рассуждал он. — Пусть дорога к городу будет проложена по трупам, пусть меня проклинают за это, но я не могу поступить иначе. Не могу. Завтра, именно завтра, решается вся моя судьба, — думал Федор. — И я должен безжалостно уничтожать каждого, кто встанет на моей дороге. Другого выхода у меня нет».
Рано утром, после небольшой артиллерийской подготовки, Луганский приказал полку начать атаку. Сам он находился на опушке березового леса, перемешанного с молодой осиной. В лесу сосредоточилась конная группа из нескольких сот всадников, подготовленная для рейда в тыл. Ее-то он и решил вести, как только наметится благоприятная обстановка.
Примерно сажен триста непаханной низины, покрытой молодым мягким солончаком, разделяли окопы противников. Перед атакой стороны располагались на склонах небольших, заросших лесом бугров. Роса только еще начала падать, и в низине бродили белые клубы тумана. По приказу Луганского полк пошел в атаку тремя цепями с интервалами в пятьдесят сажен. Впереди цепей, с винтовками наперевес шли полупьяные офицеры.
Половину пути наступающие прошли без задержки, но как только передняя цепь достигла низины, с противоположного бугра гулко раздался одинокий выстрел, за ним второй, третий. Через несколько секунд весь бугор защелкал винтовочными выстрелами. Потом застрекотали два пулемета. Цепи белых залегли и стали продвигаться перебежками. Но чем меньше оставалось расстояние до цели, тем короче и короче становились перебежки, тем длиннее паузы. Атака явно захлебывалась, а огонь с бугра все нарастал. Нужны были особые, энергичные меры. По звукам выстрелов Луганский определил, что правый фланг полка, там, где был сосновый бор, почти не обстреливался. Как видно, красные меньше всего ожидали атаки в этом месте. Вскочив на стоящего за кустами буланого коня, он вынул из ножен шашку и с криком «За мной!» поскакал к лесу. Расчет был прост. Луганский хотел лесом выйти в тыл противника и оттуда атаковать вовлеченных в бой челябинцев.
В это же утро Трофим Папахин с группой бойцов в несколько десятков человек был послан для охраны перевязочного пункта. Но он опоздал. Кавалеристы Федора Луганского, проскочив жидкую оборону, напали на перевязочный пункт, расположенный в бору, раньше, чем Папахин подошел к палаткам. Началась дикая расправа над ранеными красноармейцами и безоружным персоналом.
Белые рубили расползавшихся в разные стороны раненых, изрубили метнувшуюся из палатки Дуню. Бойцы Папахина не успели еще сделать ни одного выстрела, а большинство раненых и половина работников пункта были уже уничтожены. Валялась на земле сбитая лошадью Мария Яковлевна, которая работала на пункте. Как бы прикрывая ее своим телом, широко взмахнув руками, на нее упал с разрубленной головой доктор Шамильчик.
Когда красноармейцы, укрывшись за деревьями, открыли огонь и колчаковцы начали один за другим валиться с лошадей, Луганский понял, что дальнейшая задержка отряда может привести к тяжелым потерям. Тогда он, не ввязываясь в бой с бойцами Папахина, повернул отряд и повел его в тыл челябинцам.
Одним из первых скачущую лаву кавалеристов заметил Кузьма Прохорович, стоявший около пулемета у развалины когда-то стоявшего здесь кирпичного строения. Он приказал повернуть пулемет, а сам побежал к лежащей на опушке леса цепи рабочих и, захватив там около двух десятков бойцов, бегом повел их к пулемету.
Расположившись по обеим сторонам пулемета, горстка храбрецов открыла огонь по несущейся на них лаве. Может быть, им удалось бы отбить белогвардейцев, если бы не случилась беда: пулемет, поперхнувшись, неожиданно умолк. Заело ленту. Стреляя с колена, Кузьма Прохорович видел, как на него, блестя поднятой шашкой, несся всадник на буланой лошади. Сменив обойму, он снова поднял винтовку и только теперь увидел, кто был наседающий на него враг.
Трудно сказать, что произошло в последний момент. Может быть, помешала торопливость, а может быть, дрогнувшее отцовское сердце — посланная им пуля пощадила пригнувшегося к гриве буланого коня всадника. А Федор узнал отца только тогда, когда сабля тупо лязгнула по черепу. Совершив это злодейство, Федор не только не остановился и не помог упавшему отцу, но догнал бегущего пулеметчика, начал рубить его окровавленной шашкой. Покончив с пулеметчиком, Федор оглянулся назад и тут увидел, что его кавалеристы, топча лошадьми ткнувшегося в сухую траву зарубленного им отца, поворачивают обратно. Вначале он не понял, почему они это делают, но, взглянув в сторону Челябинска, увидел высыпающих из-за пригорка красных кавалеристов. Луганский впереди всех поскакал обратно к лесу, надеясь опередить красных и вырваться из окружения, в которое попал его отряд.
Получив сведения о нападении белогвардейцев на перевязочный пункт и о выходе в тыл конницы белых, Алексей попросил Машутку поехать на перевязочный, а сам, не медля ни одной минуты, поскакал к резервным эскадронам.
На перевязочном пункте Машутка застала страшную картину. Обезумевшая от горя Мария Яковлевна вместе с оставшимися в живых работниками пункта и бойцами Папахина, старались спасти тех, в ком еще теплились признаки жизни. Машутка, решив, что ей нужно немедленно доложить о случившемся на перевязочном пункте Алексею и просить о помощи, повернула коня обратно.