Чужая боль
Шрифт:
Так и получилось, как было сказано. Коля слабым на ножки был. До двух лет не ходил. Уж что только ни делали. И в крапиве, и в березе парили, и в первой росе купали. Ничего не помогло, пока в день первоапостолов оба не помолились. Коля ночью ногами задергал и сам с койки встал. Сделал два шага, а потом еще, так вот сам к завалинке дошел, всю ночь святым апостолам молился, а утром встал и пошел, словно делал это всегда. Баба молилась вслед человечку, а тот шел, не оглядываясь.
Коля с того времени будто переродился, перестал капризничать, хныкать, молча и серьезно слушал старших, будто набирался
С ним, как с ровесником, дружила Анна. Никогда не обижала мальчонку, и играли они только во взрослые игры. Колю любили все. Он был послушным и спокойным. Не выскакивал без paзрешения взрослых за ворота дома. А всему этому послужил один случай.
Перекинул мяч через ворота мальчишка, тот и поскакал по дороге вприпрыжку. Новый, весь в крупную черную горошину. Его и приметил козел. Нацелился рогами, закричал свое победное и ринулся на мяч, как на кровного врага. У Коли сердце сжалось. Как это козел забодает его любимую, самую веселую игрушку, и помчался наперерез рогатому врагу.
Козел не ожидал такого сопротивления от маленького мальчугана. А тот вцепился в рога намертво. Крутил козью голову изо всех сил. Козлу уже ни до мяча стало. Надо сбросить с головы вцепившегося пацана. Он ударился головой в стену, но мальчонка только сильнее вжался и надавил пальцами на глаза козлу. Тот замотал головой и скинул пацана. Тот подобрал мяч. Но козел оказался хитрее и поддел мальчишку сзади. Тот влетел во двор быстрее мяча.
Колька успел закрыть ворота, но никому не пожаловался, хотя исподтишка все время мстил своему кровному врагу. Не мог ему простить поражения. Да и как, если даже Аньку гнал домой от самой автобусной остановки.
Колька за это особо наказал скотину. Рогами к дереву привязал накрепко и всю задницу намазал скипидаром. Козел готов был рогами порвать мальца. Но тот был всегда настороже.
Колька рано научился читать и писать и с неграмотными ребятишками не дружил. В детский сад он не пошел, ему там показалось скучно. Он предпочитал, играть у себя во дворе или на улице.
Нет, он дома никому не грубил, не дерзил, но задавал такие вопросы, что взрослые немели:
— Пап! А почему мамка одного меня родила? Вон сколько места в животе! Надо еще двоих.
— Почему двоих, а не троих?
— За троими следить тяжко. Они подраться могут. А двоих разнять проще.
— А почему они драться должны?
— За игрушки. Пацаны всегда за них дерутся.
— Значит, делиться нужно.
— А если порвут?
— Пап! Мне вчера тетя Настя — жена дядь Миши, велела досмотреть ихнего пацана. Я взял его на руки, а он мне все штаны обосрал. Знать не всегда помогать надо?
— Он маленький. Не понимает.
— Он мамку с папкой не обосрал, а только меня. Вот и маленький, понимает, кого можно отделать. Не буду его больше на руки брать, заявил категорично. А подойдя к Анке, спросил:
— А ты когда свою дочку родишь? У
— Не знаю! — пожала та плечами. А Коля сказал всерьез:
— Скоро появится. К самым холодам, — и прав оказался.
Бабы дорожницы уже не считали семью несчастной. Дети пошли, зять появился путевый. Детвора росла не хуже, чем у других. Этой семье даже завидовать начали.
К ним бабка с дедом каждую неделю приезжают из города. Гостинцы, игрушки привозят мешками. И не беда, что у Лиды ни образования, ни культуры, ни родни нет. Саму полюбили и малыша, приветливого и ласкового, как солнышко. Он от ворот бежал их встречать, раскинув ручонки, и все кричал звонким колокольчиком:
— Мои родненькие приехали! Какое счастье!
Его любили за доброту и искренность. Он рос похожим на всех.
Коля и на улице дружил со всеми. Но когда начал подрастать, рассказал ему Сашка сказку из своей жизни: почему в тюрьму попал. Много друзей у него было на то время, а вот пришла лихая минута, и никого рядом не осталось. Все покинули и бросили, все забыли, словно заживо похоронили. Ни куска хлеба, ни папиросы, даже письма никто не написал. Обидно стало. Ведь он помогал каждому. Вот так и поумнел в холодном бараке, многое передумал за время отсидки. Хоть и немного сидел, а памятно. С тех пор с бывшими друзьями отношений никаких не поддерживал. Помнил всегда, на мед пчелы роем летят, на говно только мухи. Эти друзьями не станут никогда, потому что не дано им человечье понимание.
— Пап! А я тоже муха?
— Ты, пока никто.
— А ты? Муха или пчела?
— По-разному, сынок! Вижу, ко мне человек хорошо относится, и я к нему с добром.
Колька задумался и сказал:
— А из мухи пчела может получиться?
— Нет, детка, натура у нее другая!
— Так пчела кусается!
— Но и этим лечит. Но знает кого…
— Пап, а как отличить пчелу от мухи?
— Это с детства видно, кто кем станет.
— Значит, я целым шмелем вырасту, — решил малыш. С тех пор он особо тщательно выбирал себе друзей.
Разными росли дети у дорожниц. Вроде росли вместе, в одном детском саде, играли одними игрушками, спали в постелях рядом, пели одни песни, но сами по себе были очень разными.
Сын Насти и Мишки был спокойным, добродушным толстяком, он любил поесть и поспать, сын Кати, тот как шило, никак не мог усидеть на одном месте. Кого-то укусит, ущипнет, ударит. Дочь Анны — настоящая атаманша. Той только плеть в руки, со всеми передралась бы и перецарапалась. Ее ни в одном городском садике не потерпели, отовсюду отчисляли за несносное поведение. Если ее ставили в угол в наказание, она и оттуда доставала своих обидчиков. А если пожаловался, получи еще больше. Перед уходом вконец искусает. Вот и решили избавиться. Определили в деревенский детский сад. Тут, если девчонка совсем теряла тормоза, на нее напускали сына Насти и Миши. Тот справлялся шутя. Ловил и усаживался прямо на спину. Из-под него комар вылететь не мог. Вскоре девчонка успокаивалась.
Но, несмотря ни на что, никто из них не жаловался родителям друг на друга. Ничего не рассказывал дома о злоключениях в детском садике.
Так Дашкина малышка, известная своей ленью, могла крепко досадить любому малышу, подкинув под одеяло лягушонка и напугав спящего чуть не до обморока. Сама при этом не реагировала на мышат, котят и даже тараканов. У нее дома водилось много всякой живности. И она давно к ним привыкла и не обращала внимания,
В этот детский сад ребятня шла охотно. Здесь никого не били. Иногда ставили в угол, но ненадолго. Вскоре выпускали. Знали, не выпусти, сами убегут.