Чужая луна
Шрифт:
— Все намного сложнее, чем вы себе это представили. На полководца работают все армейские службы, от разведки, артиллерии, саперов до топографов и метеорологов. Полководец получает все необходимые ему данные. Он знает все, что только он хочет знать. Все, до мелочей. Именно поэтому его уму, его таланту, интуиции доверяют тысячи и тысячи людей, — Врангель поднялся с кресла и, со стаканом в руках, стал медленно ходить по каюте, — Как все просто: меня вооружили всеми необходимыми знаниями, и теперь только от меня, от моего таланта зависит и жизнь людей, и исход операции. Так ведь?
— Пожалуй, — согласился Котляревский. — Объективно, так.
— Слушайте дальше! Кто-то недостаточно точно проанализировал возникшую на данный момент
— Ну, и какой же выход? — растерянно спросил Котляревский.
— Выход? А его нет. Один я не силах проконтролировать всю поступающую ко мне информацию. Я обязан, обречен верить всем, честным и нечестным, добросовестным и не очень, льстецам и откровенным негодяям, всем, кто мне ее поставляет. Как видите, неудача полководца это не только его неудача. Порою он меньше всего в ней виновен.
— Печальная картина, — сказал Котляревский. — Я представлял себе ее несколько иначе.
Примерно через час задул легкий норд-ост. Он принес с собой низкие дождевые облака. И вскоре по палубе застучала снежная крупка, которая чуть позже перешла в дождь.
— Вот видите, даже на погоду нельзя рассчитывать. Я все же надеялся, что погода будет нам благоприятствовать. Но даже она, похоже, нас обманула, — глядя в иллюминатор, сказал Врангель.
— Ну, что ж! Пора и мне откланяться! — поднялся из-за столика Котляревский.
— А то оставайтесь! Койка для вас есть. Постельное белье чистое. Дождь, судя по всему, будет затяжной.
— Но на «Кагуле» будут беспокоиться.
— Предупредим телеграфом.
К полуночи между палубными надстройками уныло засвистел ветер. Спустя какое-то время по броне крейсера, словно молотом, ударила тяжелая волна… И еще… И еще… Крейсер стал плавно крениться то в одну, то в другую сторону. Каюта тоже словно ожила, в ней что-то заскрипело, застонало, мелко зазвенело стекло.
Врангель поднялся со своей койки, подошел к иллюминатору и с трудом разглядел за ним раскачивающийся палубный фонарь, сквозь свет которого проносились косые потоки дождя. Больше ничего не было видно.
«Черное море еще покажет нам свой черный характер» — вспомнил Врангель слова адмирала Кедрова, сказанные им, едва эскадра покинула Севастополь.
Предсказание адмирала сбывалось.
Врангель долго нервно ходил по каюте. К нему никто не приходил. Михаила Уварова он отпустил еще засветло, и он, вероятно, спал у себя в судовой каптерке. Уваров любил поспать. Это был, пожалуй, единственный его недостаток, с которым Врангель уже давно смирился.
В проблесках света от раскачивающегося фонаря, пробивающегося в каюту, Врангель заметил, что Котляревский лежит с открытыми глазами.
— Не спится? — спросил он.
— Думаю.
— О чем, позвольте узнать.
— Все о том же: об ответственности человека за тех людей, которые вручили ему свою судьбу. Я имею в виду полководцев. Вы всколыхнули в моей душе воспоминания о дальних и близких предках. У меня в роду было много полководцев. Мой дед часто рассказывал мне о своем деде — Петре Степановиче Котляревском, генерале от инфантерии и кавалере трех степеней ордена Святого Георгия. Так часто и так образно рассказывал, что мой далекий предок мне стал часто сниться. Я его словно воочию видел. Да-да, я наяву вижу его среди дыма пожарищ. Он стоит на берегу бурной грузинской реки Аракс. Предстоит опасная переправа. И он, подбадривая своих подчиненных, говорит: «Сколь ни отважным кажется предприятие мое, но польза, честь и слава от меня того требуют, и я надеюсь на помощь Бога, всегда поборающего русскому оружию». При взятии Ленкорани Петра Степановича отыскали изувеченного и обезображенного. Уволенный из армии, «в язвах чести» (по выражению Пушкина), он тихо жил в уединении. С началом Персидской войны император Александр Первый вспомнил об отважном генерале и предложил ему командовать войсками. Прапрадед отказался. Незадолго до смерти он встретился с императором. Он открыл перед ним особую шкатулку и вынул оттуда сорок косточек, которые извлекли из его головы. «Вот причина, почему я не принял назначение Вашего Императорского Величества, — сказал он, — После Ленкоранского штурма я уже не смог служить Вам до гроба, Ваше Императорское Величество, Вашему Престолу и Отечеству. Это кости, которые вынули из моей головы после Ленкоранского штурма. Пусть они останутся Вам на память о моих страданиях».
— Такими предками вы можете гордиться, — сказал Врангель. — Но к чему вы вспомнили эту историю?
— К тому, что я горжусь своими предками, — улыбнулся Котляревский. — А вспомнилась она мне совершенно случайно.
— Нет-нет, — не согласился Врангель. — Что-то вы хотели мне этим сказать.
— В принципе, из каждой житейской истории можно извлечь полезный для себя вывод.
— Помилуйте, Николай Михайлович, ничего такого не приходит в голову. Подскажите.
— Мой раненый изувеченный прапрадед боялся, что император счел его трусом. И много лет, почти до самой смерти, жил надеждой, что когда-нибудь он лично изложит причину своего неповиновения. Это хорошая история о силе человеческого духа. К вам она не имеет никакого отношения. Разве что… Я много лет знаю вас. А сегодня с трудом вас узнал. У вас потухли глаза. Что, разуверились в себе?
— Помнится, кто-то сказал: «И у героев тоже есть предел». Я обращался к правительствам нескольких государств с просьбой хотя бы на время приютить мою армию. Ни одного ответа.
— Но Франция…
— Она тоже промолчала. Пока, правда, договорилась с Турцией о предоставлении нам временного пристанища. Но надолго ли? А ведь армию надо не только разместить, но и прокормить. А это примерно четверть миллиона человек. Я пообещал отдать за это находящийся в моем распоряжении весь Российский флот. Но твердого обещания от французов я пока не получил. Вот уж сколько времени совещаются, консультируются. А я выгляжу собакой, которую выгнали со двора. Они что, хотят поставить меня на колени? Хотят, чтобы я преданно заглядывал им в глаза? Этого не будет!
— Ну, вот! Теперь я вижу того Врангеля, которого знал все эти годы! — оживившись, воскликнул Котляревский. — Такой Врангель способен на решительные поступки. Ваши подчиненные ждут их от вас. Поймите, Петр Николаевич, для них сейчас имеют значение не только ваши слова, но даже интонация, взгляд. За вашей спиной не только солдаты и офицеры, но и женщины, старики, дети. Сегодня там, в кают-компании, вы об этом, кажется, забыли.
— Спасибо за эти слова, Николай Михайлович. Они были мне действительно очень нужны, — тихо и проникновенно сказал Врангель, взгляд его потеплел.
— Вы еще молоды, Петр Николаевич. И кто знает, какие еще подвиги предстоит вам свершить. Кстати, спасение армии — это тоже подвиг, который останется в анналах истории.
— Во всяком случае, я сделал то, что было в моих силах и в моем понимании о чести.
— Вот и славно, — мягко поддержал Врангеля Котляревский. — Вот все и встало на свои места. А хорошие новости, они не за горами. Они придут не сегодня, так завтра.
— Вы полагаете?
— Я знаю. Я там, во Франции, разговаривал со многими правительственными чиновниками, они симпатизируют нам, — и, немного помолчав, он добавил. — Я думаю, к весне, и уж как крайность к лету вы вновь обретете Родину. Смута сама по себе сойдет на нет.