Чужая шкура
Шрифт:
В машине, положив на колени спортивную сумку и перебрав все книжные новинки последнего месяца, он с наслаждением погружается в «Трансгенную планету» Жана-Клода Переса, после чего вряд ли сможет есть кукурузу. Потом напоминает, что у него каникулы и он не прочь переночевать сегодня у меня, ведь завтра нам все равно в бассейн, вот и не придется ехать за ним лишний раз. Я воздерживаюсь от комментариев. При выезде на автостраду он добавляет, что отец сейчас очень занят и не стоит его беспокоить.
— Констан, послушай… Почему вы не ладите с отцом? В чем дело?
—
Это и для меня очевидно. Придется зайти с другого бока. Я помолчал до тоннеля Сен-Клу и сделал новую попытку, наблюдая за его реакцией в зеркало заднего вида:
— Он ведь любит тебя.
— И что?
Ладно. Похоже, я нынче не на высоте, но голова совсем другим забита.
— Я хочу жить с тобой, Фредерик.
— Не трогай откидную полку, она и так еле держится, а шарниров к ней не достанешь.
— Я хочу жить с тобой.
— Все, Констан, прекрати. У тебя есть отец.
— Он вообще никакой.
— Не смей так говорить! Прежде всего, он твой отец, и потом, можешь быть уверен, лет через десять он получит Нобелевскую премию.
— Это еще что такое?
— Самая большая награда на свете.
— Уж через десять лет я точно смоюсь!
— Да делай, что хочешь, мне вообще насрать! И кончай пихать меня в спину!
— А ты не ругайся.
— Хочешь, чтобы я отвез тебя назад, к дедушке с бабушкой?
— Они мне теперь не дедушка и не бабушка!
— Ах, вот как.
— У меня больше нет мамы, а у них больше нет дочери, значит, я им не внук, вот!
— Кто тебе сказал такую глупость?
— Отец.
Ладно. Я включил радио «Скайрок» в надежде, что он отвлечется.
— А правда, что твой отец был совсем не твой отец? Правда, что он тебя в школе выбрал?
— Да. Можно и так сказать.
— А почему бы тебе не выбереть меня?
— Выбрать. Кончай валять дурака, Констан.
— Почему?
— Нет такого слова — «выберел». А отец у тебя есть.
— Почему он не умер вместо мамы?
Уже слишком поздно, и нет сил учить его жизни. Я делаю погромче звук: мы слушаем порно-медицинскую дискуссию между диджеями «Скайрока» и бесноватыми подростками, звонящими в студию. Через сто метров он увлекается этими прениями, и я могу наконец подумать о своем. Если еще неделю назад меня трогали злоключения мальчишки, такого умного и гордого, сейчас мне все осточертело. Как объяснить ему, не обидев, что я больше не буду им заниматься? Даже два раза в месяц? Маленький человечек, который пытается наладить жизнь на обломках нашей, уже не будет иметь ко мне никакого отношения. Довольно играть в папашу по вызову, у меня нет на то ни талантов, ни желания, ни прав. Дети мне безразличны, а этот исчерпал свой лимит. Я не стану отрывать его от семьи, менять его жизнь и привязываться к нему. С моей стороны это было бы слишком эгоистично, и я не способен взвалить на себя такую ответственность. Пусть он дает своему отцу, что хочет дать мне, но для этого я должен его бросить. Освободить место — больше я ничего не могу сделать для них.
Я выхожу из машины и набираю электронный код. В
— Давай, Констан, иди. Смелей.
— А ты?
Сжав зубы и глядя вперед, я снова хватаюсь за руль и газую на холостых с диким ревом.
— Ну пожалуйста, Фредерик! — быстро вспоминает он волшебное слово и краснеет.
Я выхожу из машины. Все-таки я долго старался научить его вежливости.
Дверь лаборатории заперта. Стучу в окно. Уткнувшись в свои пробирки, его отец жестом просит нас подождать. Мы переглядываемся. Констан нахмурил брови и прищелкнул языком. Я не выдержал, погладил его по голове. Хотел бы я быть таким злым и равнодушным, таким похожим на свои статьи, каким меня все считают.
— Двадцать четыре и девять! — кричит Этьен Романьян, отрываясь от своей работы и открывая нам дверь. — С третьей пробиркой скорость коронарного кровотока повысилась на двадцать четыре и девять! А ведь наугад попал, вот смотрите, я сделал двенадцатипроцентный раствор ацетилхолина и взболтал его перед инъекцией! Это не только подтверждает выводы Жака Бенвениста о памяти воды, но также свидетельствует в защиту гомеопатии и доказывает, что больничный физиологический раствор заражен до предела! Здравствуй, зайчик, — продолжает он, ткнув сына подбородком в лоб вместо поцелуя. — Ты ужинал?
Я напоминаю ему, что уже полночь. Он отвечает, что стерилизация в лаборатории совершенно бесполезна, поскольку вибрация во время доставки в клинику реактивирует электромагнитный сигнал, оставляемый бактериями в жидкой среде, усаживает Констана у окна, под желтым растением в кадке, заменяющей здесь пепельницу, и сует ему в руки английский журнал «Природа».
— Я напишу министру здравоохранения, пусть обяжет больницы производить повторную стерилизацию физиологического раствора, иначе не миновать нового скандала с зараженной кровью. Будь умницей, дорогой, еще две минутки, и мы поедем ужинать.
Констан бросает на меня красноречивый взгляд и делает покорное лицо. Я бессильно развожу руками.
— Идите-ка сюда, Фредерик, — позвал меня биолог. — И приготовьтесь: такого вы никогда в жизни не видели.
Я поплелся за ним, озирая груды хлама между металлическими шкафами и фанерными перегородками. По пятнистому от влаги потолку бегут провода, приклеенные скотчем: они связывают компьютер и множество реторт, откуда жидкость расходится по пробиркам на вертящейся подставке. Молоденькая азиатка стучит пальцами по клавиатуре, а дама с красными глазами вводит шприц в одну из зон, отмеченных фломастером на обритой спине спящей морской свинки.