Чужая в чужом море

Розов Александр Александрович

Иори Накамура начал работать много позже той эпохи, когда эти правила действительно соблюдались. В его время в них уже отпала острая необходимость, поскольку Япония стала развитой страной. Накамура застал период, когда исполнение этих правил только имитировалось (как своего рода ритуал), а попытка их настоящего выполнения вызывала недовольство высших руководителей. Они уже не хотели чудес, ведь чудеса всегда несут угрозу существующему порядку. Целью стал не рост эффективности, а рост стабильности. Те, кто это понимал — поднимались по служебной лестнице. Накамура, который этого не понимал, и пытался делать (а не ритуально имитировать) то, чему его учили – застрял без всяких шансов подняться выше бухгалтера производственного участка в провинции.

На послереволюционном

Таити, он попал именно в ту ситуацию, в которой правила, составлявшие его образ мышления, оказались реально востребованы. Весь потенциал самореализации, накопившийся за 30 лет, тепеь выстреливался в темпе пулеметной очереди. Наверное, Иори сгорел бы за пару месяцев, если бы не Рокки, которую скоро прозвали «vahine Aita» (или «lady No»). Само собой получилось, что она взяла на себя функцию ограничителя плотности ежедневной работы Накамура. Она говорила «Иори–сан, вам надо…» (поесть, поспать, отдохнуть, пройтись и т.д.). С визитерами она была иногда резка до грубости «Дайте ему поспать, черт возьми! Вы что, хотите его убить?».

Через год, когда Накамура со своей командой выиграл первый конкурс–выборы и стал координатором правительства Меганезии, на Таити ему, в общем–то, уже нечего было делать. Система работала и развивалась без него – иначе он и не стал бы участвовать в конкурсе, он никогда не бросал начатого дела (если не убеждался, что это не следовало начинать вовсе, и что из этого не выйдет ничего хорошего). С другой стороны, он никогда не вмешивался в процесс, который уже идет, как надо. Умение вовремя самоустраниться, и отдать инициативу подчиненным было одним из его коронных качеств.

Здесь следует сказать несколько слов о Меганезии в короткую (всего год) эпоху Конвента, после которой приняло свои полномочия правительство Иори Накамура.

Любая левая революция (будь то во Франции в XVIII, в «Великой Колумбии» в XIX, на Кубе в XX, или в Меганезии в XXI веке) сталкивается с враждебностью сильнейших соседних государств. Но есть огромная разница между одним большим островом, где живет несколько миллионов и тысячами островков, где живет по нескольку сотен. Тем более, если островки рассеяны по акватории площадью как полторы Африки. Если остров имеет 50 миль в диаметре и сто тысяч жителей, это по местным меркам целый континент.

До революции, города с населением более 10 тысяч можно было пересчитать по пальцам. Даже сейчас 3/4 меганезийцев живут в «fare–tini», поселках примерно из тысячи семей. Поселки на атоллах, разделенных 50 милями океана, считаются соседними, на 300 акров воды приходится 1 акр суши, а участок размером с футбольное поле признается фермой.

Из–за этого Алюминиевую революцию в мире заметили только через несколько месяцев после того, как она совершилась. Переворот в Лантоне казался политическим курьезом.

«На атолле Пупупапупу, где сто пальм и консервная фабрика, местные папуасы взорвали бунгало плантатора ворованным аммоналом? Забавно. Но давайте займемся делом. Что с прогнозами влияния ближневосточных событий на динамику базовых индексов биржи?».

Только когда города Британской и Французской Полинезии уже поднимали над ратушами тетраколор «Helice Nuestra», а морпехи Народного Флота брали штурмом те поселения, мэры которых не признали Хартию, политики в больших правительственных кабинетах забеспокоились: «А что происходит в Океании? Как — революция? Но позвольте, это же недопустимо! Там есть наши граждане, там наши национальные интересы. С этим надо что–то делать. Для чего у нас морская пехота? Пусть срочно решит эту проблему».

Рассказывают, как рота морской пехоты некой державы высадилась на атолле Уиаоэ. Сто бравых парней, готовых сражаться. Но с кем? Революционный мэр–комиссар уже куда–то смылся, а триста туземцев–утафоа отнеслись к морпехам с полным равнодушием: «Еще одни придурки–гринго с военными игрушками, эка невидаль, как пришли, так и уйдут».

Но гринго уходить не собирались, а стали строить долговременный опорный пункт рядом со «стратегически–важным морским терминалом Уиоаэ», и тогда ушли туземцы. Они без спешки погрузили на свои проа

все ценные вещи (включая старые телевизоры и посуду), отплыли, якобы на лов макрели, и морпехи остались совершенно одни. Через пару недель, с наветренной стороны атолла появился танкер (как выяснилось позже, он принадлежал крупной фирме из той же державы, и был кем–то захвачен на трассе Сидней — Гонолулу, с грузом 40 тысяч тонн сырой нефти). Подойдя к Уиаоэ на полмили, танкер взорвался, и все его содержимое превратилось в огромное горящее нефтяное пятно. Атолл тут же накрыло тучей удушливого дыма, а когда пятно доплыло до берега, начался сущий ад. Как на зло, у десантного катера что–то случилось с мотором, а вертолет, прилетевший на помощь через сутки, не смог приземлиться все из–за того же дыма, поскольку нефть продолжала гореть. Впрочем, к тому моменту, морпехи, скорее всего, были уже мертвы — просто задохнулись. Что касается туземцев, то они два месяца пожили у соседей на атолле Пааиоэ, дождались первого небольшого шторма (регулярное явление в этих краях), и вернулись домой, как ни в чем не бывало (привезя саженцы батата, бамбука и кокосовой пальмы). Остатки нефти уже унесли волны, копоть сдул ветер и смыл ливень. Останки морпехов туземцы бросили в океан, а десантный катер, амуницию и оружие — присвоили (не пропадать же добру).

Есть и другая версия этой легенды. Угарте Армадилло, директор Конвента, заранее узнав об интересе великой державы к атоллу Уиаоэ, сдал его на пару месяцев в аренду другой изрядной державе под полигон для опытов, осужденных авторитетным международным трибуналом. Что касается туземцев, то они, получив свою долю арендной платы, на эти два месяца переехали к соседям на атолле Пааиоэ, и роту морпехов великой державы в глаза не видели. Сто бравых парней, готовых сражаться с мятежными туземцами, были расстреляны в момент высадки спецназом охраны полигона изрядной державы, а тела сожжены в крематории вместе с отходами сомнительных экспериментов, ради которых был арендован атолл. Через два месяца, вернувшиеся домой туземцы нашли амуницию и оружие убитых морпехов на свалке, среди брошенного арендаторами мусора.

Наконец, есть третья версия, в которой сто бравых парней успешно выполнили боевую задачу: закрепились на атолле Уиаоэ и, за отсутствием противника, два месяца пили с туземцами пальмовое вино и плясали на вечеринках, а потом вернулись домой к своим любимым девушкам, которые встречали их как героев. История с танкером развивалась параллельно. Он сгорел в другой точке Тихого океана через четыре дня после высадки морпехов на Уиаоэ. Еще через день сгорел второй танкер, затем – суперконтейнеровоз, затем — еще три крупных грузовых судна, и супертанкер. Все семь сгоревших судов шли через Тихий океан в порты той самой великой державы или из них. Сценарий всегда был одинаков: на судне возникал мощный очаг возгорания — расположенный очень неудачно для тушения, но очень удачно для распространения пламени через вентиляционные сети. Понимая, что справиться с огнем имеющимися средствами невозможно, капитан отдавал приказ покинуть судно, разумеется, подав сигнал SOS. Неподалеку случайно оказывался мини–траулер, который брал на борт экипаж судна. После доставки на ближайший атолл, им оказывали по–океанийский теплый прием, а вскоре находилась оказия для их отправки домой. На прощание морякам дарили открытки с видом атолла Уиаоэ и надписью: «Нет силы, способной лишить нас свободы». Ясно было, о чем речь. Под давлением страховых и шиппинговых компаний, несущих чудовищные убытки, роту морпеха убрали с Уиаоэ.

Третья версия легенды об атолле Уиаоэ — самая популярная (еще бы: никто не погиб, все расстались друзьями – happy end), но в первые годы после революции, в разных местах события могли развиваться по любой из этих трех версий (не в точности по легенде, но похоже). Конвент не упускал случая досадить иностранным экспедиционным корпусам диверсиями, а при любой возможности – спровоцировать эти корпуса на столкновение между собой. Что касается третьего сценария – то он отражает реалии т.н. «говняной войны», с которой началась деятельность военно–инженерного центра «Creatori».