Чужеземец
Шрифт:
Тётушка была права. Права едва ли не во всём. Этот мир… Объект. С чего он взял, будто хоть что-то здесь понимает? Эти восемнадцать лет, что с орбиты подглядывают за здешней жизнью — сколько они весят? Изучить языки, понять письменность, зафиксировать фольклор — разве это означает понять? А разве земное прошлое — поняли? Нагородили теорий, умиляются в музеях на памятники древности, расписали в школьных учебниках, как оно, возможно, было — и успокоились. А если оно и было так — то вместе с тем и не так. Иная жизнь, иная логика. Всё иное… чужое. Глупостью и мальчишеством казалась ему сейчас вся эта затея. Хорошо хоть ума хватило ничего земного сюда не тащить — ни
Сейчас, после слов тётушки, недостающие кусочки мозаики прыгнули на свои места — и картина получилась в жанре хоррора. Хаонари, оказавшийся адептом зверских культов Ги-Даорингу. Рабский бунт, неожиданно вспыхнувший и столь же быстро подавленный. Пламя вовремя зажгли, вовремя погасили… вернее, пригасили.
Наверняка не случайно поганцу Хаонари с большей частью сподвижников дали уйти. И этот присланный из столицы легион… разбойников ли он должен ловить, или цель тут совсем иная? Чувствовалась за всем этим одна и та же рука… нет, руки-то как раз всякие, да водят ими одни и те же мозги — умные, хладнокровные. И цель у них, у мозгов — вовсе не процветание Высокого Дома. Пускай его сотрясут кровавые бунты, пускай даже вторгнется флот из Ги-Даорингу… не завоюет, конечно, всей империи, подавится — но бед наплодит. А виною всему — и уж это постараются изобразить поярче — окажется вера в Истинного Бога. Всю кровь, всю мерзость и подлость спишут на Него. Верующих в Него будут считать злодеями — и вполне оправданно. Тут уж не античный Рим выходит, где наветы на христиан были безумны настолько, что, наоборот, вызывали интерес. Тут доказательств — ложкой ешь.
Сожжённые высокородные, посаженные на колья рабы, которые хранили верность своим хозяевам… и своим богам. Акции местного язычества резко поползут вверх. А ещё — государственный террор, устрашение взбунтовавшейся черни… наверняка половину леса изрубят в щепки. И каждый, кто откликнется на проповедь об Истинном Боге, будет знать — это из-за него, из-за таких, как он, подчистую выжигают города, где объявилось хоть сколько-то бунтовщиков. И какая в этих условиях возможна проповедь?
Вот он и подобрался к самому главному. То, что грызло глубже всего, что ударами кузнечного молота гудело в мозгу.
Миссия. Провалена миссия, вчистую. Сколько бы он ни бродил ещё по Объекту, скольким бы ни рассказывал о Христе — на приход Церкви надеяться бесполезно. Тот пожар, что с его лёгкой (точнее, нелёгкой) руки зажёгся в Высоком Доме, наверняка перекинется в соседние страны… Это будут в деталях изучать с орбиты.
Всем станет ясно, откуда у здешней религии Истинного Бога растут уши. Все поймут, что самоубийца-эксцентрик «доктор Иолкин» не взорвался в шлюпке, а проник таки на планету и занялся «прогрессорством». Вся Земля увидит, к чему это привело. Если всего лишь один человек, возжелавший помиссионерствовать, вызвал такое — что же тут натворит «церковный десант»?
Всё, после этого ни к каким церковным просьбам Мировой Совет прислушиваться не станет. А «глобальный мир» лишний раз убедится, сколь опасны эти фанатики, эти фундаменталисты. Между словами «фундаменталист» и «террорист» дистанция крошечная. Лучшее, что сможет сделать Церковь — это с показным негодованием откреститься от безумца Ёлкина. Даже формулировка — и та очевидна. «Не благословленная нашим священноначалием авантюрная деятельность
— Какой же я дурак… — сообщил Алан костру, деревьям и ночному небу. — Вот думал, приду в ваши земли, принесу слова Истины… кто-то послушает их, кто-то отвернётся, может, и смерть приму, но услышанное прорастёт в сердцах людей…
Думал, я хорошо подготовился. Без малого девять лет готовился, языки изучал, обычаи… Вот что, одно теперь остаётся. Я вернусь в Огхойю и сдамся властям.
Расскажу им, как всё было. Расскажу, как подлец Хаонари извратил учение об Истинном Боге, что на самом деле наша вера вовсе не призывает к мятежам. Пускай казнят — главное, чтобы все поняли: Хаонари лжец и самозванец…
— Дурень, — спокойно прокомментировала тётушка. — Самый дурень и есть. Что, вообразил, будто великие дюжины сбегутся внимать твоим словам? Да кроме государева дознавателя с палачом кто тебя услышит? А этим что нужно? Государю зачинщика представить. Ты, стало быть, зачинщиком и будешь, и казнят тебя лютой смертью. А в тонкости всякие насчёт богов никто вникать не станет. Не нужно это никому. Так что и тебя казнят, и вот его, — потрепала она по густым волосам Гармая. — Мальчишка твой от тебя ведь не отвяжется, знаю я такую породу. И себя сгубишь, и его. И никому никакой от того пользы…
Алан кинул бесполезный уже прутик в костёр. Тот весело вспыхнул, свернулся огненным кольцом — и вот уж нет его. Так начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону, теряют…
— Что же мне делать? — в горле першило не то от дыма, не то от слёз. Он опустил голову — ночная тишина давила.
Тётушка молчала долго. Успел за это время подбежать к костру какой-то мелкий зверёк — то ли мышь, то ли суслик. Видно, боролись в нём страх и любопытство, и последнее перевесило. Впрочем, тут же метнулась со старухиной руки ящерица, схватила добычу и уволокла во тьму. Вот что с особо любопытными-то бывает… а уж тем более с наивными.
— Скажи, Алан, — наконец проговорила старуха, — твоя земля, Терра, очень далеко отсюда? За бескрайним океаном?
Алан молча кивнул.
— Бескрайний, значит, океан… И впрямь бескрайний, а то бы от вас к нам корабли добирались, знали бы мы про Терру. Как же ты попал к нам, Алан? На чём? И откуда?
Сказать правду? Так не поверит. Завести привычную шарманку про особенный корабль, на который ему посчастливилось попасть — а что толку? Кому пыль в глаза пускать? И зачем? В конце концов, что изменится от правды? Сочтут психом? Так тётушка, похоже, и раньше-то сомневалась в его голове. По крайней мере, хуже не будет… Если уж закрутились такие обстоятельства… значит, все правила идут лесом… точнее, степью.
— Это трудно объяснить, — слова выползали из него медленно, им, словам, не хотелось покидать язык и падать в сухую, тревожную ночь. — Моя земля… в общем, очень далеко отсюда. Вообще вне пределов вашего мира, который вы называете земным кругом. И добраться сюда можно только на особого рода воздушной лодке. На самом деле это и не лодка, и не воздушная, но я не знаю, как иначе сказать, в вашем языке ещё и слов таких нет. Понимаешь, тут не колдовство — хотя ты в него и не веришь. Тут просто очень хитроумное устройство…