Чужие края. Воспоминания
Шрифт:
Она не успокаивалась и пилила его до тех пор, пока он не поворачивал к ней голову с нависшими косматыми седыми бровями и, к ее удовольствию, не начинал громыхать: «Умолкни, женщина!» После этого она веселела, замолкала на весь вечер и только время от времени фыркала, когда ее глаза останавливались на нем.
Из этого сурового, безрадостного дома вышли семь сыновей и две дочери, причем все сыновья, за исключением двух, стали проповедниками. Керри этот дом, так не похожий на ее собственный, где все были расположены друг к другу и умели радоваться даже мелочам жизни, казался по меньшей мере странным. Но этот визит, который она постаралась сделать как можно более коротким, помог ей лучше понять Эндрю с его аскетизмом, застенчивостью, глубоко запрятанным душевным огнем и мистицизмом,
Поздней осенью она обнаружила, что снова беременна, и решила не покидать свой старый дом, пока на свет не явится новая жизнь. И она осталась ждать этого дня в своей старой комнате, где и дожила до весны, не желая размышлять о прошлом или о будущем, разделяя с Эдвином радость посевных работ и сбора раннего урожая, упиваясь сказочной возможностью срывать с дерева июньские яблоки и вишню, собирать клубнику и тут же их съедать, пока они еще мокрые от росы холодные и серебрящиеся в лучах восходящего солнца.
Она целиком отдалась этой простой и совершенной жизни, и у нее не было ни малейшей потребности думать о чем-либо другом до самого рождения ребенка. Все, что требовалось от нее в той жизни, доставляло ей радость: стирка под деревьями на заднем дворе, куда были подведены под большой вяз трубы от ближайшего колодца с чистейшей водой, которую качали из глубины, и где висел на металлическом треножнике котелок; глажка белоснежного белья в холодке большой кладовой с дверью, которая открывалась в сад, откуда доносилось жужжание пчел: взбивание масла, когда можно видеть, как в сливках проступают золотистые зерна и как они понемногу собираются в цельную золотистую массу, из которой формируются брикеты соленого и несоленого масла.
Эдвин был вездесущ; он обязательно желал участвовать и в том, и в другом, и в третьем, но то и дело срывался с места и несся босиком через сад и лужайки, чтобы поиграть со своими двоюродными братьями и сестрами. Для Керри самой большой радостью было видеть, что с лица у него сходит бледность, которую наложил на него Восток, и теперь это рослый, розовощекий, ясноглазый мальчуган, куда более шумливый и веселый, чем она могла вообразить.
Самыми приятными были тихие утренние часы по субботам, когда завтрак в большой прохладной столовой подавался так поздно, что на него поспевал даже Германус. Во всем доме после субботней уборки не было ни соринки, царили спокойствие и благолепие. А в воскресенье, одетые во все самое лучшее, самое свежее, они неторопливо шли в церковь; отец с милой ее сердцу седой головой шествовал впереди вытянувшейся в вереницу семьи; они выходили на тенистую деревенскую улицу и под звучавший для Керри сладчайшей музыкой звон церковного колокола двигались к храму, чинно, обмениваясь дружескими приветствиями с соседями, а потом их ждала несуетная красота тихой святости церкви. Конечно же, Бог есть сейчас его почти что можно было увидеть своими глазами.
Так, мирной жизнью своей и красотой родная земля исцелила Керри. И тогда без всякого знамения Божьего, без какого-либо откровения, простым велением совести чувство своего предназначения снова стало завладевать ее сердцем. Здесь было столько чистоты, красоты и праведности, а там, далеко за морями, жили те, о ком нельзя было думать без слез, те, чьи смуглые руки были праздны по бедности, а тела увечны, — разве могло ее мягкое сердце противиться столь властному призыву?
И без всякого знамения Божьего, без всякого откровения, а, только повинуясь безмолвному велению сердца и зову несчастных, не сподобившихся спасения, она твердо решила: надо вернуться.
Ее маленькая дочка была дарована ей Господом в ясный летний день, и через час она повернулась в постели, чтобы взглянуть на возвышающиеся над равниной холмы, и от этого зрелища радость жизни снова хлынула в ее сердце. Еще одна жизнь, эта крошечка лежала возле нее — так какое же имя даст она этому своему утешению? Да, так она ее и назовет!
Они задержались дома еще на четыре месяца, пока ребенок не окрепнет, и все это время крошка оставалась в семье центром внимания. Каждый день маленькие кузины с чувством гордости стирали ее вещицы, гладили их, складывали и тотчас относили наверх, и они сладко пахли солнцем и свежим ветром. Все они гордились белокурой и ясноглазой сестрицей: ведь обычно в их семье глаза были темные, а для своей матери, для Керри, Конфорт [5] была еще и воплощенной надеждой.
5
Конфорт в переводе с английского означает «утеха», «удовольствие».
С этой маленькой Конфорт, говорила она себе, она найдет в себе силы покинуть родную землю; с этой маленькой американкой, рожденной в ее собственном доме, она сможет вернуться в чужие края. Временами она думала о других детских жизнях, дарованных ей и у нее отнятых, и ее охватывал страх, но она знала, что должна уехать хотя бы ради Эндрю, который рвался снова заняться своим делом.
Да, она должна ехать. Неужели смерть троих детей отвратила ее от Господней воли, от его не высказанной вслух воли? Господь разбил ее сердце, но она все равно подчинится его велениям. Она не будет больше просить Бога, чтоб он подал ей знак. Она будет просто верить и повиноваться, а теперь она не может не подчиниться призыву, если не Господа, который не разверз уст своих, то тех, кто живет в другой стране, людей не таких счастливых, не таких удачливых, побитых жизнью. Может быть, этого как раз хотел от нее Господь. Но услышит она глас Божий или нет, все равно она подчинится и «пойдет в мир».
И снова она поехала по суше и поплыла по волнам. В ее сердце гнездился страх перед морем, и, когда из-за морской болезни у нее пропало молоко и ребенка пришлось держать на искусственной пище, на нее нахлынули страшные воспоминания, однако, хотя девочка была от рождения невелика, она уже умела проявить силу духа, отказавшись взять рожок, и одно из самых веселых воспоминаний Керри связано с Эндрю, который неловко держит в руках бодрого, но упрямого младенца и опасливо кормит его ложкой. На всем пути через Тихий океан так девочку и кормили — соединенными усилиями Эндрю и стюардессы, оказавшейся, к счастью, доброй женщиной, сразу полюбившей эту улыбчивую, непокорную крошку.
Но малышка, несмотря ни на что, крепла и расцветала, и, когда ее снесли на берег в Шанхае, она была весела и полна энергии, словно и не было путешествия в десять тысяч миль, которое она проделала, хотя ей нет и шести месяцев от роду. Это был как раз тот ребенок, в котором нуждалась Керри, — забавный, толстенький, с чувством юмора, настойчивый и приветливый. Ван Ама знала об их прибытии; она вышла их встречать на пристань, и первое, что увидела Керри, ступив на пирс, было ее сияющее лицо с чуть отвислой нижней губой. Эта добрая смуглолицая женщина кинулась к Эдвину и, к немалому неудовольствию маленького мужчины, прижала его к груди. Потом она приняла на руки прелестную кругленькую девочку, и в этом ребенке для нее словно вернулись к жизни две угасшие девочки; она вцепилась в нее, плача и смеясь. Когда Керри, усаживаясь в коляску рикши, который должен был отвезти их в гостиницу, хотела взять у нее ребенка, она не пожелала его отдать. Что до Конфорт, она восприняла эту любовь как нечто само собой разумеющееся, присмотрелась немного к смуглому лицу Ван Ама и к ее необычным глазам и решила, что этой незнакомке можно доверять.
На берегу они пробыли всего один день — стояли последние осенние дни, в воздухе веяло прохладой, и Эндрю не терпелось снова начать свои поездки. Но Керри все равно выкроила час для того, чтобы пойти на кладбище и посадить на клочке земли, где похоронены ее дети, корешок белой розы, выкопанный ею у веранды родного дома. Со дня отъезда она держала ее аккуратно завернутой в мешковину с землей и мхом и, пока ом и плыли по океану, аккуратно поливала.
— Эти трое малышей никогда не видели свою родную Америку, — с грустью сказала она помогавшему ей Эдвину. — Они родились и умерли на чужбине, и мне приятно будет думать, что хоть какая-то частица Америки и нашего дома укроет и украсит их могилу.