Чужие тайны, чужие враги
Шрифт:
— Значит ли это, что вы знаете Нину?
— Вовсе нет, мы никогда не встречались. Но я слышала о ней. И я ей немного завидую. Вы говорите о Нине с неподдельным интересом, так что будет правильно сказать, что я завидую ей множко.
Точно, одна шайка-лейка. Я оказался прав. Продолжать беседу с Настасьей я больше не хотел, не люблю, когда мне дурят голову. Нужно было немедленно придумать тактичный способ отделаться от нее. На мое счастье заверещал мобильник. Пермяков трогательно извинился и сообщил, что прийти не сможет. Сказал, что о месте и времени новой встречи сообщит дополнительно. В голосе его не чувствовалось ни грамма раскаяния или сожаления. Я рассмеялся. Врет, бродяга! А чего еще ждать от человека, который демонстративно, подозреваю, не первый год ломает передо мной комедию, изо всех сил скрывая свое истинное лицо, свою тайную жизнь.
— Я так поняла, что ваша встреча откладывается? — спросила Настасья.
— Да. Не сложилось.
— Вы расстроились?
— Нет, — рассмеялся я. — Пусть Пермяков расстраивается. Это ему понадобился мой рассказ. А я, так, погулять вышел.
— Это очень хорошо, — с некоторым облегчением, как мне показалось, сказала Настасья.
Я расплатился. Мне хотелось остаться одному. Но придумать, как об этом сообщить Настасье, не мог. Не хотелось обижать девушку. Но... в таких случаях нужно всегда говорить прямо и честно. Чтобы не возникло потом недопонимания.
— Простите, Настасья, мне пора. К сожалению, не смогу вас проводить. Дела.
Она кивнула.
— Может быть, еще увидимся, — произнес я дежурную фразу. — А сейчас мне нужно на улицу Звенигородскую, а вам?
— Продолжу свое путешествие на метро, — Настасья улыбнулась. — До свидания, Иван.
— До свидания, Настасья.
Мы вышли на улицу. Я с замиранием сердца следил за тем, как она удаляется. Можно было предположить, что Настасья будет передвигаться зигзагами, постарается затеряться в толпе, освободиться от контроля, а затем украдкой, как это принято у окружающих меня таинственных людей, возобновит слежку, но она шла прямо и спокойно, ни разу не обернувшись, словно уже успела забыть о моем существовании. Я соврал про Звенигородскую, и Настасья, в свою очередь, могла соврать. Но она исчезла в дверях станции метро. Я позволил себе вздохнуть с облегчением. Вроде бы пронесло.
Мне хотелось побыть одному. Не потому, что я решил без помех обдумать сложившуюся ситуацию. Наоборот, мне не хотелось думать. Я не чувствовал себя способным решить эту задачу, поскольку не обладал достаточной информацией. Вот если бы кто-нибудь из героев разыгрывающегося передо мной фарса, в котором мне отведена незавидная роль простака, честно рассказал об известной ему части сценария, не исключено, что я бы смог разгадать всю шараду.
Внезапно до моего плеча мягко дотронулись. С детства запомнилось, что именно так пятнали во время игры в догонялки.
— Очень быстро перемещаетесь, Хримов. С трудом вас догнал.
Я обернулся. Передо мной стоял Пермяков, он тяжело дышал. Действительно, догонял.
— Давайте рассказ.
— Сначала расскажите, зачем он вам понадобился? Распоряжение начальников?
— Отстаньте. Во-первых, я не знаю. Во-вторых, даже если бы знал, не сказал. Давайте рассказ.
— Подождите. Почему вы не пришли в "Сладкоежку"?
— А зачем вы привели девицу?
— Так получилось.
— Так получилось, — не слишком удачно передразнил меня Пермяков. — Я вам сказал прийти с рассказом, а не с девицей.
Разговор зашел в тупик. Пришлось отдать рассказ.
— Есть на флешке, есть на бумаге. Что вы возьмете?
— Очень хорошо, — сказал Пермяков, выхватил у меня из рук папку с рассказом, быстро проверил ее содержимое и без лишних слов спрятал в дипломат. — О дальнейших действиях я вам сообщу.
Он решительно развернулся и отправился к своей машине. Все, что он хотел сказать, он сказал, больше в этой точке пространства его ничто не задерживало. В момент передачи текста мне почему-то расхотелось сотрудничать с Пермяковым, я почувствовал некоторое неудобство, как будто допускаю серьезную ошибку, связавшись с ним. Никаких оснований для подобного заключения у меня не было. В конце концов, я сам должен быть заинтересован в том, чтобы рассказ опубликовали. Так принято думать. Правда, не понимаю почему. Кому я должен? Кто эти люди, которые лучше меня знают, что мне нужно? Однако, я добровольно приехал, чтобы передать рассказ Пермякову, и я его передал.
Кстати, я не мог не отметить перемену в поведении Пермякова. Едва рассказ оказался в его руках, он, по многолетней привычке, стал считать себя моим хозяином. Он немедленно уверился, что отныне моя судьба полностью в его власти (захочу — напечатаю, захочу — не напечатаю). Отсюда и внезапная резкость и заметное пренебрежение, проскользнувшее в его поведении. Таковы были сложившиеся правила игры. Или печатайся, или умирай. Впрочем, я в эти игры не играю. Не мной они придуманы, не мне им и подчиняться. Неужели Пермяков об этом не догадывается? Дурачок. Удивительно, но у издателей мозги работают совсем не так, как у писателей.
Кстати. Мне показалось, что было бы здорово оформить письма к Нине, в которых я комментировал фантастические книги, в виде самостоятельного текста. А что? Нину, вроде бы, мне удалось убедить относиться к фантастике с уважением. А если отыщется еще триста человек, которые прочитают избранные места из нашей переписки и признают, что фантастика вполне пристойное занятие, я буду искренне рад.
Дома я отыскал отправленные ранее письма и собрал их в один файл. Осталось только выбросить все личное, придать оставшемуся тексту формальный характер и — готово.
Забавно, но подборка получилась бы другой, если бы со мной не случилось то, что случилось. Если бы поголовье людей не сокращалось, литература не умирала, начальники не построили бы свои дома-штыри, Анна не ушла от меня, отец не играл в конспирацию, а Михалыч не попал в аварию. Но, как принято говорить, это была бы совсем другая история фантастики.
Глава 7
1
Утром я был разбужен настойчивыми звонками в дверь.
Тяжело вздохнув, я посмотрел на будильник. Было пять минут девятого. Рановато, если учесть, что вчера я провозился с рукописью до трех часов утра. Неужели Анна? Нет, у нее свой ключ. Дверной звонок продолжал надрываться. В его стенаниях появились трагические нотки. Надо было вставать. Глаза мои предательски закрылись. Я на ощупь подобрал со стула брюки, натянул их, побрел к двери, открыл ее. Только после этого мне в голову пришла мысль, что делать этого не следовало, поскольку меня вполне мог навестить ужасный Островский или очередной знакомый Михалыча. Но что сделано, то сделано, назад не воротишь. Сожалеть было поздно.