Чужой хлеб

Анненская Александра Никитична

— Мама! — вскричала Нелли и с истерическим рыданием бросилась на шею к Анне Матвеевне.

Анна Матвеевна испугалась волнения девочки. Она бережно уложила ее на постель, несколько раз нежно поцеловала и старалась говорить с ней веселым, ободряющим голосом, чтобы успокоить ее. Через несколько минут Нелли действительно успокоилась. Она перестала рыдать, она даже улыбалась словам и обещаниям Анны Матвеевны, но все-таки она не могла прийти вполне в себя, не могла ясно осознать, как важны для нее эти минуты, в которые решалась судьба всей ее жизни.

Только поздно вечером, когда все больные уже легли спать, когда в комнате все стихло и смолкло, Нелли в состоянии была спокойно обдумать свое положение. Мысли толпой роились в ее голове — то были по большей части приятные мысли. Боже мой, как все переменилось, и как скоро! Давно ли, лежа на этой самой постели, она

оплакивала свое одиночество, она считала себя самой несчастной, всеми покинутой девочкой в свете, и вдруг теперь она нашла мать, добрую, нежную мать, которая хочет от нее только одного — любви. Давно ли она с таким ужасом представляла себе жизнь в магазине, со всеми ее трудами, неприятностями и лишениями, и вдруг теперь ей говорят, что ей совсем не нужно будет трудиться, что она сделается дочерью богатой госпожи, что ей не придется никогда более слышать грубой брани Авдотьи Степановны. Правда, прежде она сама мечтала о трудовой жизни, о возможности самой себе зарабатывать хлеб; она говорила, что никогда больше не станет жить ни у кого из милости. Но тогда она не знала Анны Матвеевны, она думала, что все богатые люди похожи на Вязиных и на их знакомых, а теперь… Сердце Нелли несколько сжалось, когда она подумала, что, может быть, поступает дурно, что, может быть, лучше было бы, если бы она продолжала, как начала, трудиться и приготовлять себе в будущем самостоятельную жизнь, что это не мешало бы ей любить Анну Матвеевну и быть любимой ею. Но тут ей представилось, с одной стороны, пять длинных тяжелых лет ученья в магазине, а с другой — та спокойная, веселая жизнь, какую сулила ей новая покровительница, — и она постаралась отогнать от себя всякие сомнения, всякие печальные мысли и вся отдалась мечтам о том, как она будет дочерью Анны Матвеевны. На следующее свидание с нею Анна Матвеевна приехала с целою корзиною разных гостинцев и подарков, которыми она хотела, как сама говорила, потешить свою милую дочку. Нелли радовалась, но еще больше конфузилась, принимая подарки, ей как-то неловко было думать, что Анна Матвеевна так заботится о ней, тогда как она ничего для нее не сделала, да и не может сделать. Когда все принесенные вещи были перебраны и пересмотрены, Анна Матвеевна сказала:

— Ну, Леночка, я ведь эти дни много о тебе думала и даже хлопотала: я была у твоей мадам Адели и устроила дело так, что она не потребует тебя больше к себе в магазин. Потом я съездила к вашему здешнему доктору и просила у него позволения теперь же взять тебя отсюда. Но он это решительно запретил. Он находит, что тебе можно выехать не раньше, как через неделю или дней через десять. Ну, это не беда. Через неделю — первое мая, и мы можем скоро ехать прямо ко мне в деревню. Тебе нужно пожить на чистом воздухе после такой сильной болезни. А пока я займусь твоим приданым.

— Приданым? — с удивлением спросила Нелли. — Каким?

— Каким, милая? Да неужели ты думаешь всю жизнь ходить в этой уродливой больничной блузке? Я хочу, чтобы у тебя был наряд не хуже, чем у других девочек твоих лет. Завтра придет к тебе портниха снять с тебя мерку, и ты увидишь, какой франтихой ты у меня будешь.

Нелли, тронутая не столько щедростью Анны Матвеевны, сколько ее нежною заботливостью, поцеловала руку ее со слезами благодарности на глазах.

Глава V

НОВАЯ БЛАГОДЕТЕЛЬНИЦА

Через две недели Нелли действительно уехала в деревню вместе со своей новой благодетельницей. Деревня эта, расположенная в живописной местности, на берегу Днепра, была прелестным уголком; для Нелли же она казалась земным раем. Небольшой, но уютный господский домик, огромный тенистый сад, рощи, луга, поля, крутой берег величественной реки — все очаровывало девочку, все это приводило ее в восторг. Здоровье ее, благодаря чистому, свежему воздуху и, главное, благодаря материнским заботам Анны Матвеевны, быстро поправлялось, и в половине июня румянец горел на щечках ярче, чем когда-нибудь, и бегала она так же резво, как прежняя Аленушка. Она целые дни проводила со своей maman, так называла она Анну Матвеевну, и даже спала в одной с нею комнате. Они вместе читали, вместе работали, вместе гуляли, вместе купались, вместе ходили присматривать за хозяйством — одним словом, всюду были неразлучны. Хотя Нелли уже исполнилось четырнадцать лет, но она была такого маленького роста, что казалась лет одиннадцати-двенадцати, не больше,

и Анна Матвеевна обращалась с ней как с совершенно маленьким ребенком. Она сама причесывала ей волосы, смотрела за ее туалетом, не пускала ее никуда гулять одну, беспокоилась о ней, если она хоть на четверть часа отходила от нее. Нелли, привыкшую в магазине жить без такого внимательного надзора и свободно ходить без всяких провожатых по улицам Петербурга, иногда смешила, иногда даже немножко раздражала такая излишняя заботливость Анны Матвеевны, но она упрекала себя за подобные чувства как за неблагодарность.

Раз как-то, когда Анна Матвеевна занялась разговором с одним господином, пришедшим к ней по делу, Нелли незаметно для нее проскользнула в сад и забралась в самую чащу его. Вечер был прелестный. Солнце клонилось к закату, легкий ветерок едва шевелил листья деревьев, разнося благоухание цветов и свежей, только что скошенной травы, на небе подымались легкие облачка, то золотистого, то пурпурового цвета. Нелли села на скамейку на маленьком пригорке, откуда глазам ее открывался вид на далекую окрестность, и задумалась. Все вокруг было так дивно хорошо и на душе ее было столько радости и спокойствия, что глаза ее как-то невольно наполнялись слезами счастья, а руки складывались точно на молитву. Она просидела с полчаса неподвижно на одном месте; если бы кто-нибудь спросил у нее, о чем она думает, она ответила бы: «Ни о чем, мне так хорошо». И действительно, ей было так хорошо, что она не замечала времени, не замечала, что солнышко уж село и заря зарумянила запад. Вдруг она услышала в саду поспешные шаги нескольких человек и свое имя, произнесенное несколько раз разными голосами. Она испугалась, быстро сбежала с пригорка и на повороте аллеи наткнулась на горничную.

— Ах, Боже мой, барышня, — вскричала та взволнованным голосом, — насилу-то вас нашла! Где это вы скрывались? Барыня так беспокоятся, они разослали всю прислугу вас искать!

— Да разве что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, только об вас барыня тревожатся, где вы.

Нелли пустилась бежать по направлению к дому. На балконе стояла Анна Матвеевна, бледная, взволнованная.

Увидев Нелли, она испустила крик радости.

— Где ты была, дитя мое, — спрашивала она, заключая девочку в свои объятия. — Я так страшно беспокоилась о тебе.

— Да нигде, maman, я только вышла погулять в сад, пока вы говорили с тем господином. Вечер такой чудный, в саду так хорошо, я никак не думала, что вы будете искать меня.

— Леночка, ты, верно, совсем меня не любишь! — печально проговорила Анна Матвеевна. — Ты могла там весело гулять, когда я здесь так тревожилась о тебе.

— Да о чем же было тревожиться, maman, — возразила Нелли с едва заметной улыбкой, — ведь я не маленькая, мне уж четырнадцать лет, я в Петербурге поздно вечером ходила одна по улицам, и ничего со мной не случалось; что же может случиться здесь в саду, подле самого дома?

Анна Матвеевна ничего не отвечала, она опустилась на стул, закрыла глаза рукой, и Нелли увидела, что слезы текли по ее щекам.

— Maman, душечка, что с вами, о чем вы плачете, если я виновата, простите меня, но, милая, не плачьте, не огорчайтесь! — вскричала испуганная девочка, бросаясь на колени перед Анной Матвеевной и покрывая поцелуями ее руку.

— Леночка, — печально произнесла мать, — мне кажется, что ты совсем меня не любишь, тебе со мной скучно, ты смеешься над моею заботливостью о тебе!

Долго пришлось Леночке уверять свою благодетельницу, что она ошибается, долго пришлось ей нежными ласками доказывать свою любовь и много раз повторять обещание никогда, никогда больше не причинять такой тревоги своей maman, пока наконец лицо Анны Матвеевны прояснилось и она опять пришла в свое прежнее расположение духа.

Сцена эта сильно взволновала Нелли. С одной стороны, ей казалось, что она нисколько не была виновата, погуляв полчасика одна в саду, с другой стороны, она вспоминала слезы Анны Матвеевны и упрекала себя и мысленно называла себя разными бранными словами за то, что могла причинить ей горе. «Никогда не думала я, — говорила она сама себе, — лежа в тот вечер в своей хорошенькой уютной кроватке рядом с кроватью Анны Матвеевны, что я могу быть такою злой, неблагодарной. Как много делает она для меня каждый день, каждую минуту, я ничем, ничем не могу вознаградить ее за все ее благодеяния, а я еще причиняю ей горе. Я не стою той жизни, какую веду здесь; таким дурным девочкам, как я, нужно всегда жить с такими, как Авдотья Степановна, а не с доброю, милою maman… Да ведь, впрочем, я не хотела сделать зла… Все равно, все-таки я гадкая, злая, негодная!..»