Чужой муж
Шрифт:
И теперь добьется. Нужно только подумать как. Валентин не должен одержать над ней верх! Надо вернуть его домой, а потом… выгнать! Тогда не будешь выглядеть брошенкой в глазах всего города!
Итак, у Тамары есть три месяца. Какая все-таки глупость этот маленький прямоугольник в паспорте. Печать! А сразу будто превращает женщину в другого человека. Из замужней — в одинокую.
Она шла по улице, от ожесточения невольно ускоряя шаг. Надо бы вернуться на работу, но сейчас Тамара в таком состоянии, что никакие производственные
Кое-что она уже сделала. Вчера. Позвонила своему знакомому. Бывшему менту. Он из милиции ушел, а все не мог придумать, чем заняться. Организовывать детективное агентство? В их небольшом городе у него было бы не слишком много работы. А ничего другого, кажется, Афанасий не умел.
Мужик откровенно маялся. Милицейская пенсия у него была мала, как и большинство пенсий вообще, да и без дела ли сидеть мужику в сорок шесть лет!
В общем, Тамара вчера позвала его к себе. Накормила-напоила, пожаловалась на свою горькую долю.
Это Афанасий как раз и посоветовал ей на суде комедию разыграть. Безутешную любящую жену.
— Три месяца вам для примирения точно дадут, а там… Время покажет. Я, конечно, не судья, но знаю, что не все те, кто на развод подает, разводятся.
И тогда Тамара решила:
— А что, если я тебя найму?
— В каком смысле? — удивился Афанасий.
— Как частного детектива. Чтобы ты за моим муженьком последил.
— Ну, ты придумала!
— Я серьезно. Афоня, плачу пятихатку в день.
— Говоришь, полштуки за день работы? — Он задумчиво поскреб затылок. — Ладно, давай аванс.
— Сколько?
— Пятьсот, как и обещала. Кто знает, может, как раз больше следить и не понадобится.
Оказалось, как в воду глядел.
В тот день на работу Тамара так и не пошла. Сказалась больной. Никто и не усомнился. Переживает женщина. Такая неприятность! А вечером в ее квартире зазвонил телефон.
— Ну, Тамара Борисовна, с тебя премия причитается! — сказал в трубке знакомый насмешливый голос. — Объект поплыл.
— Что ты бормочешь, говори человеческим языком.
— В общем, твой муженек вышел из подполья.
— Ну и…
— Заметь, холодина, январь месяц, мороз за сорок, снег метет… хотя хлеборобы довольны, озимые не пострадают…
— Афоня!
— Но мы на посту, наша служба и опасна, и трудна. Тебе везет, я вполне мог его прозевать. И думать не думал, что кто-то добровольно в такую погоду может оставить теплое жилье… Однако благодаря авансу я мог существенно утеплить себя изнутри и…
— Афанасий, у тебя словесный понос!
— Пардон, босс. Значит, Валентин Пальчевский покинул общежитие, в котором временно проживает, и вошел в дом номер семь по улице Крымской.
— Все-таки к ней лыжи направил.
— Если в этом доме у него больше знакомых нет, то именно так.
— Что еще можешь сказать?
— Ничего. Свет в окнах не горит, а свечки у меня нет.
Насчет света он сказал не совсем точно. Во-первых, окно кухни у этой Наташи выходит на другую сторону дома, и туда топать он не собирался, а во-вторых, в окне все же таковой виднелся — наверняка зажгли свечи, но Афанасий не захотел этого для нее уточнять. Уж слишком женщина высокомерная. Пусть теперь хлебает собственное пойло!
— Суки! — вырвалось у Тамары.
Она бросила трубку и тут же набрала номер Наташки. Никто не ответил. Пойти к ним? Устроить скандал? Официально-то их еще не развели… И уподобиться супругам, которые бегают за своими мужьями? Это ей-то, которая свою половину ни в грош не ставила?
Телефон зазвонил снова, и она схватила трубку, в глубине души надеясь на хорошие новости. Звонил тот же человек:
— Я забыл спросить: слежку продолжать?
— Не надо, — сквозь зубы процедила Тамара и неожиданно для себя заплакала горькими злыми слезами.
Потом она подошла к холодильнику, достала из него бутылку водки и налила себе полстакана. Спиртное проскочило в желудок, будто вода, и нисколько на нее не подействовало. Голову холодила злость, она же, видно, и не давала пьянеть. Но больше Тамара пить не стала. Женский алкоголизм — страшная вещь. Нагляделась на вокзальных алкашек, спасибо!
Глава девятая
Январь выдался холодным и снежным. Мело и мело, сугробы уже достигали окон первого этажа, это в домах-то на сваях!
Время шло, событие, имевшее значение для троих человек из всех остальных жителей города, постепенно забывалось. Казалось, и трое участников тоже жили своей жизнью, не обращая внимания друг на друга, но это только казалось.
Однажды Наташа пришла домой и увидела, что дерматин на входной двери разворочен и утеплитель торчит наружу, а рядом на стене красной краской — или кровью? — написано: «death», что по-английски означало «смерть».
Мало ли у кого в городе портили дверь или писали на стенах, а Наташа отчего-то испугалась. Причем не чего-то конкретного, а необъяснимого, страшного, которое, казалось, смотрело на нее из глубины чьей-то злой воли.
Снег не переставал идти третьи сутки, и этот монотонно падающий рассыпчатый холод вроде должен был успокаивать, а у Наташи, наоборот, нервы совсем разболтались.
Никакие усилия не помогали ей вернуть былую умиротворенность. В ее жизни больше ничего тревожного не случалось, но она постоянно ждала плохих вестей, неприятных визитов, тревожных звонков.
Она стала просыпаться среди ночи с испуганно колотящимся сердцем, вздрагивать от самых обычных звуков, а телефонный и дверной звонки будто незримыми нитями оказались связаны с каким-то нервом в мозгу. Потому, если раздавался один из этих звонков, он дребезжал у нее прямо в голове!