Чужой: Завет
Шрифт:
– Мне нужно еще кое-что сделать. Ты иди, Карин. Я скоро.
Дождавшись, пока он выключит изображение из шлюза, Карин удовлетворенно, с одобрением кивнула и вышла. Орам тянул, пока жена не покинула мостик. Потом он собрался, встал на колени, закрыл глаза, сложил ладони вместе и начал молиться: посреди высокотехнологичного оборудования, окруженный радугой ярких сообщений, временами – под тихие голосовые сообщения. Случайный зритель сказал бы, что некому было оценить этот поступок.
Орам считал иначе.
Дэниелс знала, что пьяна. На это ей было плевать, но состояние
Соображала она плохо, но все еще могла испытывать эмоции.
«Проклятье, – подумала Дэниелс сквозь вызванную выпивкой пелену. – Почему я еще в сознании? В этой Вселенной не осталось справедливости?»
Из старинного проигрывателя лился трогательный голос Нэта Кинга Коула, который исполнял «Незабываемую». Любимая песня Джейкоба, которую они привыкли слушать в моменты тихой близости. Сейчас было тихо, но без близости.
Для нее требовались двое.
Двое – чтобы танцевать танго, двое – чтобы путешествовать, двое, чтобы – чтобы…
Вопреки ее желаниям, окружение становилось четче. Дэниелс убрала из шкафа одежду Джейкоба вместе со всем прочим, что принадлежало только ему: носки, простенькое ожерелье из ракушек, которое она для него сделала, рубашки, трусы, ботинки.
«Старьевщик у двери, дай дух перевести…» [9] .
Дэниелс без раздумий прикончила остатки виски из принесенной Теннесси бутылки. Получив еще одну дозу жидкой силы воли, она начала увязывать рассортированные вещи в аккуратные пачки. И только полностью закончив с одеждой, нашла силы перейти к более личным предметам.
9
Автор использовал здесь фразу «Knick-knacks, paddywacks, give a girl a break…», обыгрывая строки «With a knick-knack paddywhack, Give the dog a bone» из старой песни под названием This old Man. Песня относится к голоду 1845 года в Ирландии, когда местное население вынуждено было выпрашивать милостыню или заниматься старьевщичеством.
На полу соседствовали старые статичные фотографии и более современные образчики запечатленной реальности. Дэниелс разложила их полукругом перед собой и встала на колени, изучая мозаику своей прошлой жизни.
Порой она касалась отпечатанной карточки или проводила кончиком пальца по проекции, добавляя к виду тактильное ощущение. Ни на одну картинку она не смотрела дважды. Жадно поглощала каждую – в последний раз – и переходила к следующей.
Дойдя до особенно любимой пластинки с проекцией, Дэниелс замешкалась, решая, не пропустить ли ее. Но та просто требовала, чтобы ее включили. Так что Дэниелс ткнула ее большим пальцем и откинулась назад, чтобы просмотреть содержимое. Содержимое, которое было ей знакомо слишком хорошо.
Джейкоб стоял на фоне иззубренных склонов гор Гранд-Титон, которые врезались в чистое синее небо, как его любимые антикварные пилы – в дерево. Он смотрел на нее и улыбался. Он всегда улыбался.
– Эй, когда же ты сюда доберешься? Я скучаю! – полуобернувшись, он указал на ломаную гряду за спиной. – Посмотри на эти горы. Знаю, знаю, я обещал,
Дэниелс протянула руку, и изображение застыло. Голос остался, но его заглушали рыдания. Впрочем, она знала слова наизусть.
Когда слезы иссякли, Дэниелс, глаза которой болели и горели, заставила себя все собрать. Картины, одежду, снаряжение для скалолазания – все. Все было готово к отправке на склад вместе с ее мечтами.
Осталась только небольшая коробочка с памятными вещами, которую она держала на комоде. В ней лежали мелочи, безделки, кусочки уже прожитой жизни. То, что имело значение только для нее одной.
Открыв коробку, она с любовью перебирала содержимое вещь за вещью: перстень, пачка старых совместных фото, пуговица, добытая Дэниелс с нелепого костюма середины двадцать первого века, в котором Джейкоб ходил на костюмированный бал. Несколько старых металлических гвоздей, которые он аккуратно добыл из обрушившейся шахтерской лачуги в вайомингской глуши.
Взяв гвоздь, она нашла кусочек шнурка – даже шнуркам нашлось место на борту космического корабля – и завязала один кончик как раз под шляпкой. У Джейкоба было старое ракушечное ожерелье, а у нее теперь будет гвоздь. Дэниелс повесила самодельное украшение на шею. Полоска старого железа холодила кожу.
Крепко обхватив гвоздь пальцами, Дэниелс закрыла глаза.
5
Невзирая на релятивизм, кажется, что время на космическом корабле и за его пределами течет одинаково. Так было и на «Завете», где продолжались тщательно просчитанные работы по починке тончайших энергетических коллекторов. На мостике теперь кипела работа: все члены экипажа занимали отведенные места. Рикс, Апворт, Уолтер и Фарис, несмотря на сосредоточенность и погруженность в работу, ухитрялись общаться, не поднимая голов.
Часть их сил и внимания уходила на отслеживание происходящего за бортом – сейчас это в основном относилось к Теннесси. В отличие от некоторых других людей, в его случае не было нужды проверять индивидуальные показания, чтобы убедиться в физическом и душевном здоровье. Теннесси обычно насвистывал, и это означало, что он чувствует себя хорошо.
Орам вошел на мостик, как раз когда Теннесси заканчивал починку одной из последних систем передачи энергии. Словно по сигналу, лампы, показания приборов, проекции и голограммы, которые работали на запасных источниках питания, внезапно стали ярче.
Облегчение, которое испытали присутствующие, отразилось и на лицах, и в воодушевленных словах. Апворт, ухмыляясь, заговорила в ближайший коммуникатор:
– Отличная работа, Ти. Мы на полной тяге, и, на первый взгляд, все снова работает, – она оглядела мостик. – Не припомню такого оживления с момента отлета из Солнечной системы, а ты все пропускаешь. Давай, возвращайся внутрь.
– Понял, – ответил Теннесси. – Не улетайте теперь без меня.
Фарис, сидящая за консолью, бросила взгляд на Апворт и отозвалась без запинки: