Цица: Биография кошки

— ЧТО это такое? — спросил я Еву.

— Кошка. Черная кошка.

— Что она черная, я и сам вижу.

— Так почему же ты сам не видишь, что это кошка?

— Что эта кошка здесь делает? — спросил я своим самым суровым голосом.

— Ничего особенного. Что вообще делают кошки? Правда,

Последняя фраза привела меня в недоумение.

— Что значит «симпатичная кошка»? Все кошки одинаковы. Кошка, она и есть кошка.

Ева бросила на меня презрительно-сочувственный взгляд. С таким человеком нет смысла спорить, говорил этот взгляд, ему ничего нельзя объяснить.

В теплую погоду мы обычно не закрываем дверь, которая ведет во внутренний дворик. Черная кошка время от времени входила в эту дверь и располагалась под столом или в кресле. Однажды она неожиданно прыгнула ко мне на колени и удобно там устроилась. Я был удивлен. Такого со мной никогда не случалось. Что я должен делать? Мне не хотелось быть невежей и сбросить ее на пол; с другой стороны, я чувствовал себя чрезвычайно глупо, сидя в кресле с книгой в руках и с кошкой на коленях. А кошка тем временем уснула, и я больше часа не смел встать с кресла.

На следующий раз кошка появилась, когда я сидел в том самом кресле и читал. Я наклонился и посадил ее к себе на колени. Она немедленно соскочила на пол и ушла, бросив на меня взгляд исполненный величественного пренебрежения. Понять этот взгляд не составляло труда: «Я буду сидеть у тебя на коленях, когда этого захочется мне, а не когда ты снизойдешь до того, чтобы взять меня на руки. За кого ты меня принимаешь? Что я тебе — собака что ли?»

Через несколько дней я спросил Еву:

— А Цица не приходила?

— Кто это — Цица?

— «Цица» по-венгерски значит «киса». Я же не знаю, как зовут эту кошку. А ты, случайно, не знаешь?

— Нет. Не знаю. Только Цица звучит как-то по-китайски.

— Неважно. Так она не приходила?

— Ты что, соскучился по ней, что ли?

— Да нет, не соскучился. Зачем она мне? Я даже удивляюсь, что вспомнил про нее. Но она приходила почти каждый день. Почему ее так давно нет?

— Потому что она кошка. Она приходит и уходит, когда ей заблагорассудится.

— А чья она?

— Понятия не имею. И как узнать, не знаю. Она очень дружелюбная кошка и навещает всех наших соседей. Я все время вижу, как она заходит то в один дом, то в другой. Или выходит из какого-нибудь дома. Я ее видела в окнах всех домов и во всех палисадниках. Все ее обожают, не знают, чем угостить. Она ведь необыкновенная красотка.

— И что ты все твердишь, что она красотка? Что в ней такого красивого? Кошка и кошка.

Но на этот раз в моем голосе не было полной убежденности.

Я стал вспоминать, какие у меня были отношения с животными. Вспоминать особенно было нечего. Я родился в Шиклоше, большой венгерской деревне (теперь это уже городок). Кругом было полно животных — поэтому я не обращал на них ни малейшего внимания. У нас во дворе ходили куры и гуси, по улицам ездили на лошадях. Машины были большой редкостью, и когда мы, дети, слышали рев мотора, то выбегали на улицу поглядеть на диковину. Наш дом стоял в самом центре деревни, и стадо коров мимо нас не гоняли, но все равно коровы были для меня привычной частью пейзажа.

Птицы меня интересовали больше. Наш дом стоял прямо напротив городской ратуши, у которой была башня с часами. На крыше башни в летний сезон жила семья аистов. Я любил этих красивых, исполненных достоинства птиц и всегда радовался, когда они весной прилетали с юга. Разумеется, их прилет также означал начало весны, но аистов я любил независимо от смены времен года. Они часто усаживались отдыхать на больших стрелках башенных часов, сдвигая их вниз или не давая им подняться. Городские власти время от времени принимали решение застеклить циферблат часов, но руки до этого у них так и не дошли. Все знали, что летом часы или отстают или спешат.

Как я уже сказал, аисты жили на городской ратуше и считались гостями всех жителей города. А в нашем доме под стрехой селились ласточки. Они прилетали примерно в одно время с аистами и тут же принимались ремонтировать гнездо, принося в клюве кусочки глины и прочие строительные материалы. А позднее ловили красивых толстых мух для своих птенцов. Я признавал факт их существования, так же как и существования кур и гусей, но по-настоящему ими не интересовался — во всяком случае, гораздо меньше, чем аистами. Когда много лет спустя в Лондоне я услышал про такое занятие, как «наблюдение за птицами», я поначалу не понял, что это значит. Кто это наблюдает за птицами? И зачем? И почему обязательно ранним утром? А когда я впервые увидел «наблюдателя улиток», который часами ползал на карачках по саду своего приятеля, то принял его за чокнутого. Я и сейчас считаю его чокнутым. Уж если что-нибудь и достойно наблюдения, так это «наблюдатель птиц». Но улитки? Мой отец пытался заинтересовать меня ласточками, объяснив мне, что они улетают на зиму в Африку, чтобы избежать нашей голодной и холодной зимы, и возвращаются с наступлением весны. Разве это не удивительно? — спросил он. И разве это не чудо, что они всегда находят наш маленький домик в маленькой деревне Шиклош? Нет, я в этом никакого чуда не видел. У меня был склад ума Аристотеля, и я всех делил на категории. Ну так вот, ласточки, как мне объяснили, — перелетные птицы. Что же удивительного в том, что перелетные птицы летают в Африку и обратно? Было бы и в самом деле поразительно, если бы перелетные птицы вдруг не улетели туда осенью. И что такого трудного в том, чтобы найти дорогу в наш дом? Я был совсем еще маленький мальчик, но всегда без труда находил к нему дорогу.

В детстве у меня была очень неприятная стычка с гусыней, память о которой преследовала меня много лет. Да, пожалуй, преследует и сейчас. Дело обстояло так.

Я возвращался домой из «Замка» — единственного исторического здания в Шиклоше, где в XV веке находился в заключении король. Спускаясь с холма, я увидел, что ко мне приближается рассерженная гусыня с выводком гусят. Видимо, я чем-то ее напугал или ей показалось, что я представляю опасность для ее выводка. Во всяком случае, она со злобным шипением, выгнув шею, наступала на меня. Я остановился, но гусыня подходила все ближе и шипела все злее. Я решил ретироваться и побежал от нее со всех ног. Но вконец разозленная гусыня, увидев, что я ее боюсь, бросилась вслед за мной, явно жаждая крови. И вдруг я услышал громкий насмешливый хохот. Двое деревенских мальчишек презрительно наблюдали, как я убегал от какой-то гусыни.

Долгое время я жил под страхом, что все узнают о моем позоре. Но этого не случилось. Так что сейчас я впервые поверяю миру свою позорную тайну.

Из всех животных мне больше всех нравились лошади. Они были такие большие, грустные и добродушные. Некоторые везли легкие коляски, другие были запряжены в тяжелые телеги, груженные жадностью и бессердечием. Иногда лошади не могли сдвинуть с места увязшую в грязи телегу, и тогда их хозяева яростно ругались и зверски полосовали их кнутом. Спины лошадей и так были покрыты незажившими рубцами от прежних избиений, и из них начинала сочиться кровь. Как им, наверно, было больно! Лошадь изо всех сил напрягала ноги и все свое измученное тело, чтобы сдвинуть телегу, но кнут по-прежнему со свистом опускался на ее спину. Кучер ругался, лошадь истекала кровью, а прохожие и внимания не обращали на эту сцену. Такова, дескать, жизнь. Кучеру надо заставить лошадь вытащить телегу, и они испокон веку добивались этого именно таким способом. При чем здесь жестокость? Такова жизнь.