Цицерон. Поцелуй Фортуны
Шрифт:
После ряда побед сулланцев над марианцами республика несколько успокоилась. Марк возвратился в Рим и… диву дался – все его сверстники были увлечены греческой философией. И Цицерона как прогрессивно мыслящего молодого человека это веяние не обошло стороной. Сразу по приезде он попал на занятие к Аполлонию Молону, уроженцу Родоса, которого позже назовёт наставником.
Знаменитый в Греции учитель красноречия, ритор, оказался в Риме в качестве переговорщика в Сенате, отстаивавшего интересы своих граждан. С поручением он блестяще справился и некоторое время давал римлянам уроки греческой декламации,
– Если молодой человек окажется на Родосе, буду рад ещё раз его увидеть.
До описываемых событий большинству римлян занятие философией было чуждо. Их интересовали действия, результаты, а не отвлечённые понятия и мысли. Любую проблему они склонны были решать незамедлительно, руководствуясь при этом природными инстинктами и внешними обстоятельствами. Разве что со стоиками, ратовавшими за победу разума над болью и тревогами, которым подчинена человеческая жизнь, римляне были солидарны.
Никто даже и предположить не мог, что однажды в Риме станет столь популярным учение грека Эпикура, в основе которого – человек, способный преодолеть жизненные трудности и при этом «не теряющий гордости и не жертвующий внутренней свободой, а живущий одними чувствами». «Пока человек жив и тем счастлив, – говорил Эпикур, – смерти нет, а когда смерть приходит – человека уже нет. Следовательно, истинная цель человека в жизни – стремиться к наслаждению, к удовольствиям, избегая страдания». Такой подход устраивал римскую молодёжь.
И если в Греции учение Эпикура вызывало недоумение и даже осуждение, то в Риме зёрна эпикуреизма благополучно проросли в умах молодых людей. Вместо того чтобы в условиях гражданских войн и потрясений активно участвовать в событиях и решать проблемы, они «искали путь к достижению безмятежности и невозмутимости духа, отречению от городской суеты и отказу от государственных должностей».
Эпикурейцы призывали не выполнять законы и строгие правила предков ради чревоугодия, разврата и пьянства. Они отвергали семью, брак и деторождение. Отрицалась любовь «как источник излишних страстей, душевного смятения и страдания». Звучали призывы к отказу от служения Отечеству и труду во благо общества, поскольку исполнение этих правил нарушало праздное состояние души.
В те годы Цицерон поддался пагубному увлечению эпикурейством и уже не сопротивлялся свободному образу жизни. Молодость уходит – надо спешить жить! Лучше самому распоряжаться собственной жизнью, чем стремиться занимать государственные должности, служить неблагодарному обществу! Защищать Отечество? Для этого существуют наёмники! Добродетель и справедливость? Пустые слова! Ни в чём себе не отказывать, не воздерживаться ни от чего, что потребно в данный момент! Не запрещать для себя удовольствия, так как смерть когда-то всё у тебя отнимет…
Но традиции, усвоенные в родительском доме, и назидания отца не позволили Марку оставаться среди постоянных ценителей эпикуреизма. Однажды привитая мораль – честность и порядочность во взаимоотношениях между людьми, высоконравственные семейные отношения дали плоды. Пришло понимание, что все наслаждения, как утонченные, так и низменные, носят поверхностный характер. Они представляют собой лишь вереницу отдельных мгновений, ложное представление человека о счастье.
Разумеется, римляне извращали мудрость Эпикура по незнанию, это Марк Цицерон вскоре понял. Он нашёл в его философии нечто своё, ценное, что помогало ему в жизни:
– «Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо… Жить в нужде плохо, но только нет нужды жить в нужде».
Воспитание нравственности
Знакомство Марка Цицерона с греческой философией началось в шестнадцать лет, когда в Риме объявился известный эпикуреец Федр из Афин. На волне неожиданного интереса молодых римлян к новомодной философии он открыл собственную школу. Федр поразил Цицерона умеренностью взглядов, очевидной добротой к людям и готовностью доказывать правоту того, кто истинно прав. Затем было увлечение философией Филона. Он призывал к обнаружению каждым человеком у себя «совершенных знаний о Природе, Мироздании», на которых базировалась общественно полезная деятельность. От него Марк впервые услышал о Платоне, после чего пожелал прочитать труды знаменитого основателя афинской академии.
Учение стоика Зенона заставило юношу изумиться тому, что «миры существуют, пустоты же нет; природа всего сущего произошла из теплого, холодного, сухого и влажного, превращающихся друг в друга; люди же произошли из земли, а души их – это смесь вышеназванных начал, в которой ни одно не преобладает». У Зенона Марка привлекло высказывание «в речах называть вещи своими именами, не избегая бранных слов». По этому поводу у него произошёл спор с Помпонием, который возразил против непристойностей в речах оратора. На том основании, что «рот есть преддверие духа, помыслов и слов… Для человека, соблюдающего приличия, непристойнее всего иметь грязный рот».
Марк с горячностью возразил:
– Что пользы от рук, закованных в кандалы, от ног, стиснутых колодками? Я убеждён, что язык, осужденный на молчание, приносит мало пользы – как ноздри, постоянно страдающие насморком, как и уши, забитые грязью, и глаза, затянутые бельмом. Как из клетки неволи выпускается пойманная ловцом птица, так оратору невыносимо сдерживать уместное слово. Иначе речь приведёт за собой вялость, а за вялостью идет дряхлость мысли и бесславие оратора.
Помпоний покачал головой:
– И всё-таки для умелого оратора существуют слова, запретные для слуха тех, кому они предназначены.
В изложении учений греческой философии Цицерона затрагивала категория нравственности. В этом смысле ему повезло, когда он стал посещать школу Диодота, которому в искусстве спора и убеждения не было равных. Учитель заметил усердие Марка; они подружились, а когда Диодот стал терять зрение, ученик предложил поселиться в своём доме. С этого дня наставник и ученик ежедневно обсуждали философские книги, а после занятий Диодот играл на лире – так поступали ученики Пифагора.