Шрифт:
ЦИЦЕРОН
Умный и не очень храбрый человек, оказавшийся перед более сильным противником, поступит мудро, если уклонится от встречи без посрамления и переждет, пока не освободится путь. Марк Туллий Цицерон, первый гуманист Римской мировой империи, прекрасный оратор, защитник права, тридцать лет служил унаследованному от предков закону и сохранению республики, речи его запечатлены в анналах истории, его литературные труды написаны чеканным латинским языком. Он ненавидел беззакония Каталины, продажность Верреса, угрожающую свободам римлян диктатуру победоносных полководцев, а труд Цицерона «De герubliса» («О государстве») был в его время нравственным кодексом идеального государства. Но появилась более сильная личность, Юлий Цезарь, которого он поначалу, ни о чем не подозревая, стал поддерживать как более заслуженного и более уважаемого народом. И вдруг Цезарь, имевший неограниченную власть над армией, стал со своими галльскими легионами господином Италии. Ему стоило лишь протянуть руку, чтобы получить высшую власть над страной, которую Антоний предложил ему перед всем народом. Тщетно боролся Цицерон против единовластия Цезаря, который, перейдя Рубикон, преступил закон. Тщетно
Человеку духа ничто не может быть более по нраву, чем исключение из общественной, из политической жизни; художник, мыслитель возвращается в свой внутренний нетронутый и несокрушимый мир из той сферы, где нет места чести, а правят лишь насилие и коварство. Любая форма изгнания для человека духа является стимулом к внутренней собранности, и Цицерон с радостью встречает это благословенное несчастье. Убежденный диалектик постепенно приближается к старости, постоянные волнения, напряженность жизни оставляли ему мало времени для творческого обобщения всего пережитого. Как много противоречивого за последние годы пережил шестидесятилетний человек! Благодаря присущим его характеру упорству, изворотливости, благодаря духовным своим качествам он, homo novus, выходец из низов, добился всех официальных должностей, всех наград, в которых отказано маленькому человеку из провинции, которые доступны были лишь родовой аристократии. За поражение, нанесенное Каталине на ступенях Капитолия, его глубоко уважали сограждане, сенат увенчал его почетным званием «pater patriae («отец отечества»), а затем, внезапно осужденный тем же сенатом, брошенный тем же народом, вынужден был отправиться в изгнание. Высокие должности, высокое положение были достигнуты им неутомимостью, не знающим усталости трудом. Он вел процессы на форуме, командовал легионами на полях сражений, его избирали консулом республики, проконсулом провинции. Миллионы сестерций прошли через его руки, его руками розданные как долги. На Палатине он владел прекраснейшим домом и увидел его в развалинах, сожженным и разоренным врагами. Он написал замечательные трактаты, выступал с классическими речами. Он родил детей и потерял их, был мужественным и слабовольным, упрямым — и вновь угодливым; перед ним многие преклонялись, многие его ненавидели, он имел взрывной, неровный характер, был натурой болезненной и блестящей, в конечном счете — привлекательной, но и вызывающей глубокое отвращение; он стал выдающейся личностью своего времени, ибо был вовлечен во множество важных исторических событий на протяжении четырех десятков лет, эпохи Мария и Цезаря. Как никто другой, Цицерон прожил и пережил события своего времени, события мирового значения, и только для одного — для важнейшего — ему всегда недоставало времени: бросить взгляд на свою жизнь. Этот неутомимый человек в суете своего тщеславия не мог найти времени, чтобы тихо и спокойно задуматься, подвести итог своим знаниям, своим мыслям.
И вот, наконец, во время правления Цезаря, который исключил его из участия в res publica, то есть государственных делах, у Цицерона появилась возможность плодотворно заняться res privata, то есть личными делами; разочарованный покидает Цицерон форум, сенат, империю диктатуры Юлия Цезаря. Отвергнутым овладевает отвращение ко всему общественному, публичному. Он примиряется с этим, ворчит: пусть другие защищают права народа, те, кто считают бои гладиаторов, другие игры важнее свободы народа, ему же следует теперь искать свою собственную, внутреннюю свободу, найти ее и утвердиться в ней. Так впервые Марк Туллий Цицерон на шестидесятом году жизни, размышляя, всматривается в себя, в свой внутренний мир, чтобы показать миру, ради чего он, Цицерон, существовал и действовал.
Родившийся художником Марк Туллий Цицерон, лишь по ошибке попавший из мира книг в переменчивый мир политики, теперь пытается выстроить свою жизнь в соответствии со своими внутренними наклонностями, со своим возрастом. Он покидает Рим, шумную метрополию, и отправляется в Тускул, нынешний Фраскати. Дом его расположен в чудесной местности. В мягких, затененных лесом неровностях, холмы спускаются к Кампании. В отдалении, в тишине серебряно журчат источники. Наконец-то после долгих лет, проведенных на рынках, на форуме, в военных лагерях, в пути, творческая, склонная к созерцанию личность имеет условия, позволяющие полностью раскрыть свою душу. Соблазняющий, утомляющий город далек, всего лишь дымок на горизонте указывает на него, и все же достаточно близок, чтобы изгнанника частенько навещали гости для одухотворенной беседы. У него бывают и внутренне близкий Аттик, и молодой Брут, и молодой Кассий, а однажды приехал — опасный гость — диктатор, великий Юлий Цезарь. А когда нет римских друзей, то с ним рядом другие, чудесные, никогда не разочаровывающие друзья, всегда готовые и говорить, и молчать: книги. Изумительную библиотеку, поистине неисчерпаемый источник мудрости, собрал Марк Туллий Цицерон в своем поместье — произведения греческих мудрецов, римские хроники и компендии законов; с такими друзьями всех времен и всех языков ни одного вечера одиноким не будешь. Утро принадлежит работе. Хозяина всегда ждет грамотный раб, готовый записывать диктуемое. Часы обеда и ужина коротает с ним нежно любимая дочь Туллия, часы занятий с сыном каждый день приносят ему новые радостные волнения и развлечения. А затем — последняя мудрость: шестидесятилетний следует сладостной глупости старости,
Похоже, что на шестидесятом году Марк Туллий Цицерон наконец вернулся к самому себе. Теперь он философ, но более не демагог, писатель, но более не ритор, хозяин своего времени, а не усердный слуга народа, радеющий о его благе. Вместо того чтобы на рынке выступать против продажных судей, энергично подчеркивая важность темы, он предпочитает убедительно, со знанием дела рассказать своим подражателям об искусстве красноречия в трактате «De oratore» («Об ораторе») и одновременно, в трактате «De senecture» («О старости»), показать человеку мудрому, самому себе, что истинное достоинство старости состоит в том, что она учит покоряться судьбе. Лучшие, наиболее благозвучные его письма относятся ко времени, когда его потрясло несчастье — смерть любимой дочери, Туллии; это потрясение помогает ему овладеть искусством достоинства философа, он пишет те «Consolationes» («Утешения»), которые еще сегодня, спустя сотни лет, утешают многие тысячи людей, переживших подобные несчастья. Лишь изгнание сформировало для благодарных потомков великого писателя из когда-то ловкого, оборотистого оратора. В течение этих трех спокойных лет он написал больше произведений, сделал для посмертной славы больше, чем за предыдущие тридцать, которые он расточительно отдал res publica.
Похоже, жизнь вылепила его философом. На ежедневные письма и сообщения из Рима он почти не обращает внимания — скорее гражданин некоей вечной республики духа, чем Римской республики, которую оскопила диктатура Цезаря. Некогда учитель земных законов, сейчас он постиг горькую тайну, которую должен, в конце концов, узнать каждый общественный деятель: на длительное время защитить свободу масс невозможно, защищать можно и нужно лишь свою собственную внутреннюю свободу.
Так гражданин мира, гуманист, философ Марк Туллий Цицерон проводит благословенное лето, творческую осень, итальянскую зиму в отдалении — как он предполагает, навсегда в отдалении — от преходящей политической суеты. Ежедневные вести и письма из Рима он едва просматривает, равнодушный, безразличный к игре, в которой более не принимает участия. Похоже, он стал гражданином некой невидимой республики, а не той, которая коррумпирована, изнасилована и не в состоянии противостоять террору. Но вот однажды, в мартовский полдень, в дом Цицерона врывается запыхавшийся, покрытый пылью гонец. Он едва в состоянии сообщить: «На форуме Рима убит Юлий Цезарь, диктатор»,— и падает замертво на пол.
Цицерон бледнеет, еще несколько недель назад он сидел с великодушным победителем за этим столом, и тот язвительно, даже враждебно говорил о своем опасном превосходстве, скептически оценивал свои военные триумфы, но все же Цицерон, побуждаемый внутренним суеверным духом, тайно чтил организаторский гений и гуманность своего единственного врага, внушающего ему уважение. Но при всем отвращении к вульгарным аргументам народа-убийцы разве сам Юлий Цезарь, со всеми его заслугами и достоинствами, не пытался совершить самое чудовищное из всех убийств — parricidium patriae, убийство родины? Не был ли гений Цезаря опасностью для римской свободы? Если смерть его по-человечески и прискорбна, то все же преступление содействует победе священного дела, ибо, поскольку Цезарь мертв, республика может снова возродиться и через эту смерть восторжествует благороднейшая идея, идея свободы.
Так преодолевает Цицерон свой первый испуг. Он не желал этого коварнейшего преступления — впрочем, возможно, в глубине души не раз и отваживался желать. Хотя Брут, вырывая окровавленный кинжал из груди Цезаря, выкрикнул его, Цицерона, имя и тем самым открыл того, кто внушил ему республиканские взгляды и этим как бы поддержал его поступок, но все же Брут и Кассий не посвятили его в тайну заговора. Теперь же, когда преступление уже свершено, его следует по крайней мере использовать для блага республики. Цицерон приходит к выводу: чтобы вернуться к старой римской свободе, следует переступить через этот царственный труп, и его, Цицерона, долг указать другим путь к свободе. Нельзя упустить этот неповторимый миг. В тот же день Цицерон покидает свои книги, свои рукописи, свой священный покой художника. С сильно бьющимся сердцем спешит он в Рим, чтобы спасти республику, подлинное наследие Цезаря, спасти ее как от его убийц, так и от его мстителей.
Цицерона встречают сбитые с толку, ошеломленные и растерянные жители Рима. Уже в час свершения преступления стало очевидно, что оно само по себе значительнее людей, свершивших его. Только убить, только устранить смогла наскоро собранная кучка заговорщиков, убить человека, превосходящего их во всем. А теперь, когда следовало воспользоваться плодами содеянного, беспомощные, стоят они и не знают, что предпринять. Сенаторы колеблются, одобрить ли убийство или осудить его, народ, давно привыкший к мелочной опеке твердой рукой, не решается высказать свое мнение. Антоний и другие друзья Цезаря боятся заговорщиков, трясутся за свою жизнь. А заговорщики боятся друзей Цезаря, боятся их мести.
В этом общем замешательстве единственным, проявившим решимость, оказывается Цицерон. Обычно сомневающийся и боязливый, как все нервные люди и люди духа, он, не колеблясь, выступил с оправданием свершившегося убийства, в котором никакого участия не принимал. Смело выходит он на еще влажные от крови каменные плиты и славит перед собравшимся сенатом устранение диктатора как победу республиканской идеи. «О мой народ, ты вновь вернулся к свободе,— восклицает он.— Брут и Кассий, вы свершили великое дело не только для Рима, но для всего мира». Одновременно он требует, чтобы это — само по себе злодейское — преступление рассматривалось лишь с точки зрения его высокой цели. Заговорщики должны энергично захватить власть в Риме, после смерти Цезаря оставшемся без руководства, им следует немедленно предпринять все для спасения республики, для восстановления старых римских законов. Антоний должен принять консульство, Бруту и Кассию следует передать исполнительную власть. Впервые человек Закона выступил за то, чтобы на один исторический миг нарушить закосневший закон — ради того, чтобы навсегда подчинить диктатуру закону.