Цинковые мальчики
Шрифт:
Когда я бывала у его родителей, об Афганистане никто не вспоминал. Ни слова. Ни мать, ни отец. Уговора такого не было, но все боялись этого слова.
…Одела девочку, чтобы нести в детский сад. Поцеловала. Открываю дверь: стоят военные, и у одного в руках чемодан моего мужа, небольшой, коричневый, я его собирала. Со мной что-то произошло… Если я их впущу, они принесут в дом страшное… Не впущу, все останется на своих местах… Они дверь к себе — хотят войти, а я к себе — не впускаю…
— Раненый? — у меня ещё эта надежда была, что раненый.
Военком вошёл первым:
— Людмила Иосифовна, с глубокой скорбью должны сообщить, что ваш муж…
Слез
— Толик, если ты скажешь, я поверю. Что ты молчишь?
Он подводит ко мне прапорщика, сопровождавшего гроб:
— Скажи ей…
А того трясёт, он тоже молчит.
Подходят ко мне какие-то женщины, целуют.
— Успокойся. Давай телефоны родных.
Я села и тут же выпалила все адреса и телефоны, десятки адресов и телефонов, которые я не помнила. Проверили потом по записной книжке — все точно.
Квартира у нас маленькая, однокомнатная. Гроб поставили в клубе части. Я обнимала гроб и кричала:
— За что? Что ты кому плохого сделал?
Когда ко мне возвращалось сознание, я смотрела на этот ящик: «Привезут тебе мужа в цинке…» И опять кричала:
— Я не верю, что здесь мой муж. Докажите мне, что здесь он. Тут даже окошечка нет. Что вы привезли? Кого вы мне привезли?
Позвали друга.
— Толик, — говорю, — поклянись, что здесь мой муж.
— Я своей дочкой клянусь, что там твой муж… Он умер сразу, не мучился… Больше ничего тебе не скажу.
Сбылось его: «Если придётся умереть, то так, чтобы не мучиться». А мы остались мучиться… Висит на стене его большой портрет.
— Сними мне папу, — просит дочка. — Я буду с папой играть…
Окружит портрет игрушками, разговаривает с ним. Ночью укладываю её спать.
— А куда стреляли в папу? Почему они выбрали именно папу?
Приведу её в садик. Вечером надо забирать домой — рёв:
— Не уйду из садика, пока за мной не придёт папа. Где мой папа?
Я не знаю, что ей отвечать. Как объяснить? Мне самой только двадцать один год… Этим летом отвезла её к маме в деревню. Может, там его забудет… У меня нет сил плакать каждый день… Увижу, как идут вместе муж, жена и ребёнок с ними, — душа кричит… Встал бы ты хоть на одну минуту… Посмотрел, какая у тебя дочка!.. Для тебя эта непонятная война кончилась… Для меня — нет… А для нашей дочери она будет самая длинная… Ей жить после нас… Наши дети самые несчастные, они будут отвечать за все… Ты меня слышишь?..
Кому это я кричу?..»
Жена
«Когда-то я думала: рожу сына… Сама себе рожу мужчину, которого буду любить и который меня будет любить. С мужем мы разошлись… Он ушёл от меня, ушёл к молодой… Я его любила, наверное, поэтому другого не было…
Сына растили с мамой, две женщины, а он — мальчишка. Стану тихонько и слежу из подъезда: с кем он, что у него за компания?
— Мама, — вернётся домой, — я уже взрослый, а ты меня пасёшь.
Маленький был как девочка. Беленький, хрупкий, он у меня восьмимесячным родился, искусственник. Наше поколение не могло дать здоровых детей, росли мы в войну — бомбёжки, стрельба, голод… Играл он все время с девочками, девочки его принимали, он не дрался… Любил кошек, завязывал им банты.
— Купи, мамочка, хомячка, у него шкурка тёпленькая, как мокренькая.
Покупался хомячок. И аквариум. И рыбки. Пойдём на базар: «Купи мне живую курочку… Рябушку…»
И вот я думаю: неужели он там стрелял? Мой домашний мальчик… Не для войны он был… Мы его очень любили, лелеяли…
Приехала к нему в Ашхабад в учебную роту:
— Андрюша, я хочу пойти поговорить с начальником. Ты у меня один… Здесь граница близко…
— Не смей, мама. Надо мной будут смеяться, что я маменькин сынок. И так говорят: «Тонкий, звонкий и прозрачный».
— Как тебе тут?
— Лейтенант у нас хороший, он с нами как с равными. А капитан и по лицу может ударить.
— Как!!! Мы тебя с бабушкой никогда не били, даже маленького.
— Здесь мужская жизнь, мама. Лучше вам с бабушкой ничего не рассказывать…
Только маленький он был мой. Отмоешь его в ванной, из луж как чертёнок вылазил, завернёшь в простынку, обнимешь. Казалось, никто никогда его у меня не заберёт. Никому не отдам. Потом его от меня отлучили…
Я сама после восьми классов уговорила его пойти в строительное училище. Думала, что с этой специальностью ему будет легче в армии. А отслужит — поступит в институт. Он хотел стать лесником. В лесу всегда радовался. Птиц узнавал по голосам, показывал, где какие цветы. Этим напоминал своего отца. Тот — сибиряк, любил природу так, что во дворе не давал косить траву. Пусть растёт все! Нравилась Андрюше форма лесника, фуражка: «Мама, она на военную похожа…»
И вот я думаю: неужели он там стрелял?
Из Ашхабада часто писал нам с бабушкой. Одно письмо наизусть выучила, держала его в руках тысячу раз:
«Здравствуйте, мои родные мама и бабушка. Вот уже больше трех месяцев служу в армии. Служба моя идёт хорошо. Со всеми порученными мне заданиями я пока справляюсь и замечаний со стороны командования не имею. Недавно наша рота ездила в учебно-полевой центр, это восемьдесят километров от Ашхабада, он расположен в горах. Там они занимались две недели горной подготовкой, тактикой и стрельбой из стрелкового оружия. Я и ещё три человека в лагерь не ездили, остались в расположении части. Нас оставили, потому что вот уже три недели мы работаем на мебельной фабрике, строим цех. А за это нашей роте фабрика сделает столы. Мы выполняем там кирпичную кладку, штукатурные работы, мне известные.
Мама, ты спрашиваешь о своём письме, я его получил. Получил также посылку и десять рублей, которые вы вложили. За эти деньги мы несколько раз ели в буфете и покупали конфеты…»
Я себя утешала надеждой: раз он занимается штукатурными работами и кирпичной кладкой, значит, нужен как строитель. Ну и пусть строит им собственные дачи, личные гаражи, только бы не послали никуда дальше.
Был восемьдесят первый год… Ходили отголоски… Но что в Афганистане мясорубка?.. Бойня?!. Знало очень мало людей. По телевизору мы видели братание советских и афганских солдат, цветы на наших бронетранспортёрах, крестьян, целующих дарованную землю… Одно меня заставило испугаться… Когда ездила к нему в Ашхабад, встретила женщину… Сначала в гостинице заявили:
— Мест нет.
— Буду ночевать на полу. Я приехала издалека, к сыну-солдату… И никуда отсюда не уеду.
— Ну ладно, пустим вас в четырехместный номер. Там уже живёт одна мать, тоже сына навещает.
От этой женщины я впервые услыхала, что готовится новый набор в Афганистан, и она привезла большие деньги, чтобы спасти сына. Уезжала она довольная, а со мной на прощание поделилась: «Не будь наивной идиоткой…» Когда я рассказала об этом моей маме, она заплакала:
— Почему ты не упала им в ноги?! Не просила? Сняла бы и отдала свои серёжки…