Цирк на Цветном

Никулин Юрий Владимирович

Время летело быстро. Незаметно подошла премьера. Как говорят в цирке, нас бил мандраж. Откуда пошло это слово – мандраж, не знаю. Означает оно страх, волнение. («Не мандражируй», – ободряют артисты друг друга перед выходом.)

Хотя и уверял Георгий Семенович, что все пройдет хорошо, и программу составили с таким расчетом, чтобы репризы ложились между номерами, все-таки сильное волнение охватило нас с Мишей, когда мы, загримированные и одетые в клоунские костюмы, услышали первый звонок. Что-то защемило внутри, и я подумал: «Ну зачем мы влезаем в это дело? Так спокойно все было. Есть свой номер. Он идет десять минут. Его хорошо принимает публика. Работать бы нам, как раньше, и никаких волнений».

Первый наш выход публика встретила сдержанно. Правда, после того как Миша стал пускать бумеранг (бумеранг он сделал собственноручно), который, описав широкий круг, возвратился к нему в руки, раздался смех и кто-то даже зааплодировал.

Лучше всего принимали «Лошадок» и «Насос».

Взмыленные, пришли мы в антракте в свою гардеробную, нервно закурили, сели и никак не можем понять: хорошо проходим или средне?

Вошел Венецианов и спокойно, будто и не волновался за премьеру, сказал:

– Ну что же, поздравляю, молодцы! Так держать! – как говорят на флоте. Прекрасно вас принимают. Для Ленинграда это хорошо.

Трудно мне объективно судить о дебюте. Может быть, действительно нас принимали неплохо, а может быть, Венецианов просто хотел подбодрить дебютантов. Во всяком случае, поддержка Георгия Семеновича сыграла свою роль, и во втором отделении работалось легче.

На другой день в кабинете Венецианова был сделан тщательный разбор всей программы. Тут мы услышали от него немало замечаний и дельных советов.

На третьем – четвертом представлениях публика принимала нас лучше. Неделю после премьеры мы отдыхали от репетиций, работая только вечером на представлениях. А потом начались ежедневные встречи с художественным руководителем.

– Я решил оставить вас и на следующую программу, – сказал он твердо.

– А с чем работать? Откуда взять новые репризы? – всполошились мы.

– Вот отсюда, отсюда, – сказал он, постукивая по голове пальцем, – должны идти новые репризы. И я с вас не слезу, пока вы их не приготовите. Думайте, мучайтесь. Я приглашу вам авторов, но чтобы репризы появились.

С этого дня каждый раз утром, входя к нему в кабинет, мы слышали одну и ту же фразу:

– Ну рассказывайте, что за ночь придумали?

И мне бывало стыдно, если я не мог ничего рассказать ему.

Георгий Семенович – человек упорный и настырный.

– Нам нужны три цуговые репризы: хорошие, настоящие и смешные, – вдалбливал он нам, – остальное приложится. Тройку мелких придумаем, потом выйдете у кого-нибудь в номере. Вот и получится – весь вечер на манеже.

Тогда впервые наши портреты и фамилии появились на фасаде Ленинградского цирка. Ни радости, ни гордости я не испытывал. Наоборот, возникало чувство растерянности и даже страха Я представлял себе, что вот придут люди в цирк, увидят наши крупно нарисованные лица, прочтут: «Паузы заполняют Юрий Никулин и Михаил Шуйдин» – и подумают: «Ну, наверное, это что-нибудь очень интересное, раз их так разрисовали». При этом у меня начинало сосать под ложечкой, нарастал страх. Я представлял, как зрители выходят после спектакля и, глядя на нашу рекламу, говорят:

– И чего их так разрисовали? Ничего особенного они нам не показали!

И долгое время, проходя мимо рекламы с нашими фамилиями, я испытывал чувство неловкости.

Он сделал нас коверными

За время работы в Ленинграде мы вошли в роль коверных и уже не ощущали того страха перед выходом на манеж, который испытывали в день премьеры. Программы пользовались успехом, билеты продавались на месяц вперед. Конечно, Венецианов приложил немало труда, настойчивости, чтобы развить наш вкус, помочь найти свое лицо, научить требовательнее относиться к подбору репертуара. Он сделал из нас коверных. И прав Миша, который говорил мне:

– Мы здесь с тобой проходим вторую академию. Одну прошли у Карандаша, вторую – у Венецианова.

К концу гастролей (в один из выходных дней в цирке) нас попросили выступить в Театре оперы и балета имени Кирова – бывшем Мариинском. Там проходила какая-то городская конференция, для участников которой давали концерт мастеров искусств. Цирк представляли мы. Загримированные, ожидаем своего выхода за кулисами, и вдруг около нас появляется солидный мужчина в пенсне, в бархатной куртке, с длинными седыми волосами. Он увидел нас, стоящих рядом с большим портфелем (мы его приготовили для показа «Наболевшего вопроса»), и замер. Затем, подняв театрально руки, он с пафосом воскликнул:

– Господи, до чего же мы докатились! На сцене Мариинского театра – клоуны! Позор!

Все стоящие рядом молчали. А мы почувствовали себя неловко. Работали в тот вечер без подъема, хотя зрители и принимали нас тепло. На следующий день обо всем этом мы рассказали Венецианову. Он усмехнулся и произнес:

– Ну что ж, и в Мариинском театре есть свои дураки.

Завтрашняя газета

…Когда мы заканчивали работу в Ленинграде, нас пригласил к себе Георгий Семенович и спросил:

– Как вы смотрите, друзья, если в Доме журналиста состоится встреча работников печати с клоунами Никулиным и Шуйдиным?

– А что мы будем там делать? – удивились мы.

– А что хотите. Расскажете о своей работе, покажете пару реприз. Вы встретитесь с интересными людьми, а они, в свою очередь, узнают больше о цирке. Это полезно и для вас, и для цирка.

К встрече готовились с волнением. Старались вспомнить все самое интересное, чтобы потом рассказать журналистам.

В Дом журналиста мы приехали с Мишей в гриме, в клоунских костюмах, прямо после представления. Показали две репризы. Их приняли средне. А потом мы начали рассказывать о своей жизни, о цирке, и зал оживился. Около двух часов мы отвечали на вопросы журналистов. Оживление в зале вызвал и рассказ о статье «Мама русского клоуна плакала» в шведской газете. В заключение я вспомнил о фильме, который смотрел в Швеции. Герой картины, бедный репортер, оставшись без работы, решил покончить жизнь самоубийством. Тут появился дьявол, заключивший с газетчиком сделку. За душу, которую после смерти согласно сделке заберет дьявол, репортер будет каждое утро на своем столе находить завтрашнюю газету. И со следующего дня у репортера началась шикарная жизнь. Узнавая в завтрашней газете, что произойдет сегодня, он за короткое время стал миллионером. Играл на бегах, зная заранее, какая лошадь придет первая. Зная о всех преступлениях, которые произойдут в городе, заблаговременно выезжал на места убийств и, установив аппаратуру и свет, фотографировал все подробности преступления. За свои сенсационные репортаже он получал баснословные гонорары. Кончался фильм тем, что в одной завтрашней газете репортер прочел сообщение о своей гибели в автокатастрофе. Понимая, что изменить судьбу невозможно, он, приняв ванну и переодевшись, сел в машину и покорно поехал навстречу своей гибели.

Заканчивая эту историю, я сказал, что мы, артисты цирка, в мистику не верим и, конечно, не можем получить завтрашнюю газету… В это время раздался взрыв хлопушки (ее незаметно взорвал Миша), и к моим ногам упала свернутая в трубочку газета. Я поднял ее и, разыгрывая искреннее удивление, воскликнул:

– Смотрите-ка, завтрашний номер «Вечернего Ленинграда»! – После чего под смех зрительного зала начал читать юмористический отчет (конечно, он был написан заранее) о встрече клоунов с журналистами города. Эту шутку приняли прекрасно.