Цитадель Гипонерос

Бордаж Пьер

Над Бавало занимался рассвет. Песни тропиков, доносящиеся через утреннюю тишину провала, теперь слышались просто невнятным бормотанием. Оцепеневшие от прохлады насекомые еще не взлетели. Цветки на кустах буг-буга распустили свои алые лепестки, промокшие от росы. Зарождающиеся лучи Соакры, еще невидимого в небе, окрасили крылья огненных драконов в оранжевые и охристые оттенки.

Афикит и Йелль, взявшись за руки, шли по опустевшей деревне. Они не стали задерживаться у бухты возле миссии. Если к водам Гранд-Нигера и вернулась прежняя прозрачность, то останки полицейских и церковников тропики еще не убрали. Йелль вопросительно оглядела жуткое зрелище, но не задала

вопросов. Она ничего не говорила с тех пор, как вышла из комы, и Афикит подумала — не потеряла ли она дара речи. Время от времени девочка поднимала правую руку к устью провала и наблюдала за тонкой игрой света в джулианском кориндоне. Они шли вдоль ручья, приглядывая укромное местечко, скрытое листвой фафановых деревьев, чтобы вымыться.

Свои первые слова Йелль произнесла только когда они растянулись на кровати миссионера:

— Я помогу тебе освободить папу от блуфа…

Афикит приподнялась на локте.

— Ты очнулась во время церемонии?

— Какой церемонии? Я видела только папу и блуф внутри него. Мы ему нужны, мама.

Афикит обняла дочь и привлекла к своей груди. Несколько минут они молча лежали прижавшись друг к другу.

— Я так счастлива, что ты жива, — прошептала Афикит.

— Ты тоже была мертва, мама, а папа — ему придется умереть, чтобы вернуться к жизни… А теперь я хочу, чтобы ты научила меня путешествию силой мысли.

— Научу, как только доберемся; я обещаю.

Внутри миссии быстро нарастала жара. Жужжание насекомых возвещало торжествующее пришествие дня.

Торжество жизни.

*

Не обращая внимания на дождь, Жек сидел посреди чаши кратера и предавался мучительным раздумьям. Фрасист Богх и бывший абсуратский рыцарь перенеслись на вулкан Исход несколькими часами ранее, но от Йелли, Найи Фикит, Сан-Франциско и Феникс до сих пор вестей не было.

Рыцарь-абсурат материализовался первым. Жек сразу узнал человека, которого увидел в мысленной вылазке из нефа индисских анналов — человека, укрывавшегося в лачуге с темноволосой женщиной, чьи совершенно белые глаза заглядывали за пределы пространства и времени. Он прекрасно помнил эту сцену — соломенные циновки и стулья, глиняные стены, их слова: «Ты — один из двенадцати столпов храма… Я просто один из ублюдков Жанкла Нануфы… Я буду луком, ты будешь стрелой… Пришло время союза, слияния…» Она сбросила платье, скользнула под небеленую простыню, и они яростно любили друг друга, как Феникс и Сан-Франциско в темнице Ториала.

— Вы рыцарь, бывший работорговец с гор Пиай, один из двенадцати столпов храма, — сказал Жек, не давая своему собеседнику времени оправиться от коррегированного эффекта Глозона.

Лежа на земле, рыцарь пытался подавить охватившие его тошноту и головокружение, открыть глаза и понять по голосу, кто это с ним заговорил.

— Как вы сюда попали? — продолжал Жек. — Вам ведь никто не дал координат Исхода.

Даже воззвав к энергии Кхи, У Паньли не смог собраться с мыслями.

Из трудного положения его выручило внезапное появление Фрасиста Богха. Мальчик, чьи заунывные расспросы начинали смахивать на пытки, переключился на новоприбывшего и временно потерял к нему интерес.

Жеку пришлось дать взрослым отойти от эффекта Глозона и на какое-то время воздержаться от жгущих ему язык вопросов. Его интересовало, почему Фрасист Богх одет в серый комбинезон наемника-притива — ведь когда они расставались, тот все еще носил свой белый облеган понтифика. Не многим понятнее было и то, отчего бывшего муффия сопровождает рыцарь, одетый в черный комбинезон овата.

— Где Йелль и остальные? — спросил он, увидев, как сморщившееся лицо Фрасиста Богха начинает понемногу разглаживаться.

— Их нет с нами… — замялся тот. — Мы не смогли воспользоваться дерематами дворца… Отключение магнитной энергии… В мастерской появились наемники… Мальтус Хактар убит… Рыцарь У Паньли спас мне жизнь…

— Как он попал во дворец? Он жил далеко от Сиракузы, в мире абраззов и Пиай…

— Пиай — это горы Шестого Кольца Сбарао, а Абразз — система плато на этих горах, — вмешался У Паньли. — Отправиться в Венисию меня подтолкнуло видение. Но кто тебе обо мне рассказал все эти подробности?

— Индисские анналы, — ответил Жек.

— Храм света, — сказал Фрасист Богх, уловив вопросительный блеск в глазах У Паньли. — Что до Найи Фикит и прочих, то я не знаю, что с ними могло случиться…

Анжорец проводил мужчин в деревню паломников, завел их в дом Найи Фикит, накормил по-быстрому (в основном фруктами и водой), а затем вернулся к вулкану. Он надеялся увидеть золотые волосы Йелли и ее матери с вершины выступа, царившего над всем кратером, но пустырь в нескольких сотнях метров ниже него так и оставался пуст. Тяжелые черные тучи разродились мелким непрерывным дождем — сероватой моросью, затопившей округу своей безысходностью. Жек сбежал вниз по спиральной лестнице, мокрой и скользкой. Входы в старые пещерные жилища затянула огромная паутина, плавно колышущаяся под порывами ветра.

Он уселся в центре чаши. Дождь промочил насквозь его льняные тунику и штаны. (Стягивая свой облеган, он почувствовал огромное облегчение. Сколько же пришлось вытерпеть па Ат-Скину, втискивая толстый живот внутрь этого ужасного матерчатого узилища!) Его печаль усиливалась гнетущей тишиной, царившей внутри вулкана. Перед отбытием на Эфрен Шари велел ему оставаться на Матери-Земли, чтобы встретить Афикит, Йелль и остальных, и он не осмеливался пуститься на их поиски — с одной стороны, чтобы не нарушать инструкций Шари, с другой стороны, чтобы не рисковать разминуться с ними и прозевать их прибытие. И вот ему, охваченному растущим чувством беспомощности и отчаяния, не оставалось ничего иного, как хандрить в мертвом кратере, хмуро разглядывая иссеченный шрамами камень древней огнедышащей горы.

— Жек!

Кажется, ему послышался тонкий голосок, произносящий его имя, но он не решался обернуться, боясь разочарования, предпочел думать, что стал жертвой звуковой иллюзии — скажем, не за то принял хриплый клекот орла.

— Жек!

Он с колотящимся сердцем обернулся. Йелль была в десятке метров от него в той серой куртке, которую он носил на Сиракузе. Она стала заметно лучше пользоваться руками и ногами, ее серо-голубые глаза радостно сияли, как и епископское кольцо на правой руке. Моросящий дождик заставил ее золотые волосы облепить лоб, виски и щеки. В широкой улыбка, озарившей ее лицо, не было следа привычной иронии.

Он мельком увидал позади нее силуэт Феникс, закутанной в белую мантелетту Шари. Растянувшись на земле кратера, страдая от эффекта Глозона, она слабо ворочалась, будто гусеница, выползающая из кокона. Это был ее первый клеточный трансферт, и, судя по ее ошалевшим глазам, одышке и стонам, этот коварный разлад между восприятием и моторикой ее перепугал.

Жека тоже накрыло любопытным разладом: его толкало безумное желание броситься к Йелль, обнять ее, оторвать от земли и закружить в воздухе, но туловище словно окаменело, не в силах сделать ни малейшего движения. Так и вышло, что это она подлетела к нему, обняла за талию и мягко положила голову ему на грудь. Они были примерно одного роста, когда ее поразил криогенный луч из оружия Марти, сейчас же он был на две головы ее выше. Она казалась ему такой хрупкой, что он не осмеливался обнять ее, опасаясь раздавить. Он нежно провел тыльной стороной ладони по ее щеке; затем понял, что она плачет, что ее жгучие слезы пробиваются сквозь его мокрую тунику и согревают ледяную влажную кожу.