Цитадель Гипонерос
Шрифт:
— Она не знает имени отца своего ребенка, — вдруг сказал великий инквизитор Ксафокс.
Кардинал тихо засмеялся.
— Значит, вы удостоились чести… стать, я бы сказал — лишенной чести, неизвестным! Ваше представление о стыдливости кажется мне, мягко говоря, своеобразным, дама моя!
— Неизвестный — неподходящий термин, Ваше Преосвященство. Теперь мы знаем, благодаря изображению, которое наши чтецы, расположившиеся на Пзалионе, уловили из ее сознания, что человек, которого она приютила и с которым предалась любви в своей келье Тутты, — не кто иной, как Шари Рампулин, более известный под именем махди Шари из Гимлаев.
Оники, услышавшую,
— Я никогда не слышал об этом… этом Шари из… — начал кардинал.
— Предполагаемый лидер Воителей Безмолвия, — отрезал Ксафокс.
— Воители безмолвия? — поразился Грок Ауман. — Не вы ли заявляли три года назад, что их не существует?
Инквизитор медленно повернулся к викарию и уставился на него сверкающими желтыми глазами.
— Вы, наверное, не то слышали, господин секретарь. Скаиты никогда не сомневались в их существовании.
— Но Императорская академия наук и технологий…
— Боюсь, что вы путаете научную догму с политической целесообразностью. Академия всего лишь подчинялась распоряжениям сенешаля Гаркота. Как, по вашему мнению, отреагировало бы население миров империи Ангов, если бы мы подтвердили существование воителей безмолвия?
Устав от созерцания содранной плоти тутталки, викарий отошел к стене на несколько шагов. Поскольку в комнате не было ни панорамного окна, ни даже простого слухового, он довольствовался тем, что озирал рассеянным взглядом геометрические узоры на обоях (украшение, типичное для эфренского дурновкусия). Слова Ксафокса обеспокоили его, потому что означали безраздельную манипуляцию населением и правительствами множества планет — следовательно, полное пренебрежение человеческой расой.
— Как вы думаете, откуда матрионы узнали о преступлении этой девицы? — продолжал Ксафокс. — Я обнаружил присутствие махди Шари из Гимлаев в тот самый момент, когда он появился в ее келье. Я сразу поговорил с кардиналом д’Эсгувом, но он не соизволил поверить моим словам. Поэтому я взял на себя инициативу и отправил двух наемников из Притива внутрь монастыря, но Шари из Гимлаев — воитель безмолвия, способный путешествовать силой своих мыслей. Он вовремя высвободился из объятий женщины Кай и улизнул раньше, чем прибыли наемники. Ей такой возможности не предоставилось: успели подойти матрионы, и поняли, что она нарушила клятву целомудрия.
— Как впечатляюще! — сыронизировал викарий. — Но вы поминаете прошлое, а нас интересует настоящее: вам бы лучше применить свои навыки, чтобы найти и поймать сына женщины Кай! Вы говорили о реакции местного населения: что ж, эфренское население удивлено, что трехлетний ребенок продолжает ускользать от роты наемников, преследующих его в коралловом щите. Но от удивления до восхищения лишь один шаг, а от восхищения — до вероотступничества!
— Я ничего не понимаю в ваших историях, — сказал кардинал, подавляя зевоту. — Мне может из вас кто-нибудь сказать — мы сегодня уже обедали?
Не дожидаясь ответа, он отправился к двери. Он часто забывал имена собеседников, бесцельно бродил по улицам Коралиона и давал пищу насмешливому любопытству прохожих, которых развлекали его странные монологи. Грок Ауман поручил двум миссионерам присматривать за ним. Один из пары, дежурящей по обе стороны от храмовых дверей, должен был следовать за ним по стопам и сопровождать его в странствиях, другой — бежать, чтобы предупредить секретаря. Эти нехитрые меры предосторожности несколько раз позволяли им избежать худшего.
Забыв о стеснении в присутствии посетителей, Оники внимательно следила за их разговором. До сих пор она не задавалась вопросом, отчего это имперские войска, состоящие из более чем двухсот наемников-притивов и такого же количества эфренских добровольцев, еще не схватили Тау Фраима. Начало ответа на этот вопрос положили слова великого инквизитора. Она не удивилась, услышав от него:
— Похоже, господин викарий, махди Шари из Гимлаев передал какую-то долю собственных сил своему сыну. Как ни странно это может прозвучать, индисское колдовство передается генетически по наследству вместе с цветом глаз, типом волос, текстурой кожи и другими физиологическими или психологическими характеристиками.
— Вы имеете в виду, господин инквизитор, что ваши замечательные телепатические способности бессильны определить местонахождение трехлетнего ребенка?
— Я имею в виду, господин секретарь, что определенные человеческие разумы избегают прочитывания или стирания, но они остаются крайне редки, к большому счастью для нашей Святейшей Церкви и воцарения Истинного Слова.
В по-прежнему нейтральном голосе скаита Грок Ауман расслышал угрозу. В его сознании внезапно упала завеса, он связал болезнь кардинала Эсгува с высадкой на Эфрен змееловов из Ноухенланда. Он вспомнил, как прелат, воспротивившийся выпуску гигантских хищников в кораллы, жестоко поссорился с инквизитором и с тех пор начал терять память. До него дошло, что губернатора стерли без его согласия — в отличие от верующих, которые сходились на еженедельные храмовые службы. Скаиты более не были простыми исполнителями, но вершителями, существами, которые отныне располагали всеми рычагами власти, с не известными никому истинными намерениями.
Кардинал д’Эсгув вышел из палаты, расположенной на чердаке реквизированного и превращенного в крейцианской храм дома, и сошел по винтовой лестнице, ведущей в нижние помещения. Оники вдохнула неясный запах ладана и холодного воска, просочившийся через полуоткрытую дверь.
— Прозрение — опасный союзник, — добавил Ксафокс.
Отныне Гроку Ауману не суждено наслаждаться безмятежностью, или хотя бы душевным спокойствием. Присоединение к викариату уже стоило ему ужасной жертвы, его гениталий, и он не хотел терять цельности своего разума — единственного, на что он все еще мог положиться. Больше всего в стирании страшило то, что его можно было совершить без ведома жертвы. Было ли что-нибудь хуже и унизительнее, чем терять шаг за шагом собственный мозг и утопать в растительном существовании, не осознавая этого? Невзгоды кардинала д’Эсгува лучше любого повествования показали, в какое жалкое состояние впадает лишенный памяти человек, оторванный от своих корней.
— Из сознания этой женщины больше ничего интересного не извлечь, — снова сказал скаит. — По словам доктора ЗКЗ, ее можно будет криогенизировать через два-три эфренских дня. А пока нам нужно усилить наблюдение. В ее комнате будут посменно дежурить два наемника-притива.
Устрашенный Грок Ауман его больше не слушал. Он внезапно почувствовал острую потребность оказаться как можно дальше от великого инквизитора. Позже он придумает, как лучше всего предохранить свой рассудок: он слышал, что муффий Барофиль Двадцать Пятый оставался невосприимчив к любой из форм инквизиции (к сугубому гневу высшего викариата, потерявшего всякий контроль над верховным понтификом), и постарается сам немного разузнать о ментальной защите.