Цитадель современной литературы

«Цитадель» по-латыни – «маленький городок». Это наиболее защищённое укрепление внутри крепости, основной и часто последний редут, который должен выстоять, выжить, когда падут все другие укрепления. А ещё – оплот, средоточие и защита чего-то важного. И убежище. Ничего не напоминает? Именно в цитадели можно укрыться, пережить «смутное время». Выжить. Потому что людям не нужно Слово сейчас и нужно ВСЕГДА. Вот такой парадокс.

Когда слышишь «Цитадель», почему-то сразу вспоминается макаренковское «Флаги на башнях». Наверное, потому, что известный «треножник», краеугольный камень

любой хорошей книги, никаким новым – «клиповым» – мышлением не отменить. Помните – «Образование – развлечение – ВОСПИТАНИЕ»?

А из таких вот краеугольных камней (слово-твёрдо, не зря эти буквы рядом в русской, Кирилло-Мефодиевской ещё, азбуке), когда наступает время «по кирпичику» собирать их в единое целое, получаются стены – крепкие, основательные, высокие и надёжные. И башни, что взмывают ввысь, поднимаясь и возвышаясь над миром.

Стены – Цитадель крепости (во всех смыслах). Башни – Цитадель духа. И, как венец, Цитадель разума, финал, подводящий черту (но не границу) всей книге.

А ещё на камнях, почему-то и вопреки, часто появляются цветы. И пусть и велик Бодлер, но это другие цветы – цветы добра.

Ещё в советское время, «в самой читающей стране», братья Стругацкие не единожды писали о тяжёлой судьбе всяких книжников, мокрецов и прочих Homo legens. А школы, университеты и прочие подобные «заведения» уже давно зовутся цитаделями. И немало ещё предстоит потрудиться каменщикам-писателям, чтобы книжное слово оставалось услышанным, чтобы убежище-прибежище для людей ещё пишущих и всё ещё читающих не превратилось в резервацию.

На том стоим и сим победим!

Юрий Иванов

Родился в 1939 г. в Уфе. Кандидат геол. – мин. наук. Член СПР. Рассказы и повести печатались в журналах «Горизонт», «Золото России», «Ковчег», «Слово Забайкалья», «Невский альманах». Опубликованы книги: «Геологи на войне» (Москва, издательство ЦНИГРИ, 1995); «Золотая энциклопедия» (в трёхтомнике «Российское золото», Москва, АО «Преображение», 1994); «Подъём на холм» (Москва, Союз-Дизайн, 2014); «2Д2П» (Чита, издательство Г. Богданова, 2018); «Провинциальная жизнь по понятиям в Венесуэле» (Москва, Союз-Дизайн, 2020). «Семья Рязановых» (в соавторстве с П. Ю. Трубиновым и Н. П. Рязановой, Москва, Союз-Дизайн, 2024). Премия журнала «Ковчег» за лучший рассказ года (2008), премия «Имперская культура» в номинации «Художественная проза» за книгу «Подъём на холм» (2015).

По причинам, никак от меня не зависящим, всю жизнь я то и дело оказывался вовлечённым в истории, связанные с поросятами и свиньями. Начало этих событий было самое невинное и даже приятное. В зиму 1944–1945 годов в детском саду № 9 города Черемхова состоялся музыкальный спектакль «Три поросёнка» – мюзикл по нынешней терминологии. В этом мюзикле мне досталась роль самого умного из братьев – Наф-Нафа. До сих пор помню, с каким блеском, без единой фальшивой ноты, я спел в сопровождении фисгармонии арию «Дом я строю из камней», несмотря на то, что поросячья маска из папье-маше, изготовленная братом, не позволяла широко открывать рот, то есть пасть. При этом я ещё успевал класть на нарисованную братом кирпичную стенку из картона очередные «кирпичи» и приглаживать их мастерком. Заключительное трио «Нам не страшен серый волк!», которое мы, одетые в матроски, исполнили, обнявшись и приплясывая, пришлось повторить на бис. Аккомпанировала нам моя мама.

Следующий эпизод из моей свинианы оказался не таким приятным. Осенью 1946 года мы умирали от голода на курорте Дарасун. Попали мы туда в конце лета и отнюдь не по путёвке, просто отец, вернувшись из армии после войны с Японией, подрядился восстанавливать захиревшие за годы войны минеральные источники, которыми славится Забайкалье. В Дарасун мы приехали в разгар лета, когда сажать картошку было уже поздно. Отец, считавший себя специалистом по части сельхозпроизводства, равно как и во всех остальных областях знания, не без основания рассудил, что, если мы купим козу, двух кур и двух поросят, сытая жизнь зимой нам обеспечена. Несложные расчёты убедительно показывали, что при таком поголовье полезных животных каждому члену семьи из пяти человек

можно раз в пять дней приготовить глазунью из двух яиц, а полезного козьего молока он волен выпивать по два стакана ежедневно, при том что в двадцати метрах от крыльца тайга, а в ней земляника, голубица и брусника, подосиновики и грузди, не говоря о шиповнике, рябине и черёмухе. В расчёт почему-то не принималось, что все эти белки, углеводы и витамины исчезнут через полтора месяца, а картошку мы сможем посадить только следующей весной. Что касается поросят, предполагалось одного зарезать на Новый год, а другого откармливать до весны, а то и до следующей зимы, чтобы он набрал не меньше центнера в живом весе.

Названные животные замечательны своей невзыскательностью в отношении продуктов питания. Коза готова довольствоваться берёзовыми вениками, не требуя сена; для кур самый желанный деликатес – дождевые черви; стоит только чуть-чуть разрыть землю, как куры примутся вытаскивать из неё червей десятками; поросятам можно скармливать кухонные отходы. Практика показала, что в своём бизнес-плане отец не учёл форс-мажорные обстоятельства. Коза, как выяснилось, могла бы давать два литра молока в день, но не раньше, чем принесёт козлёнка. В дни, когда на первое мы ели суп из крапивы, а на второе и третье пили чай, поросята оставались обделёнными и не прибавляли в весе; куры наотрез отказывались нести яйца, может быть, потому, что отец не догадался купить в придачу к ним петуха.

Поросят и кур отец поделил поровну между мной и средним братом в том смысле, что обязал нас ухаживать за этими крылатыми и копытными. Каждому из нас досталось по курице и поросёнку, мне за склонность убегать в лес поручили ещё и пасти козу – привязывать её там, где трава погуще, и время от времени переводить на новое, невыеденное место. У старшего брата, который в тот год пошёл в седьмой класс, обязательства были серьёзнее: колоть дрова, носить воду из колодца, заготавливать в лесу жерди для огораживания будущего картофельного поля. С осени он ещё начал ежедневно бегать до начала уроков на охоту, а вечером успевал играть в лапту ради общения с одноклассницей – одной из многочисленных дочерей нашего соседа, шеф-повара военного санатория Эдуардова. Мне кажется, брат пользовался взаимностью. Во всяком случае, помню, как однажды в сумерки прибежал, запыхавшись, один из многочисленных братьев многочисленных сестёр Эдуардовых и выпалил: «Лёха, дай газологию, Ривке окна рисовать». В переводе с тарабарского это означало, что Ривке надо срисовать скелет окуня из учебника зоологии. Брат правильно расшифровал полученное сообщение, но не рискнул доверить учебник посыльному и отправился вместе с ним.

Свою курицу я не запомнил, а мой поросёнок был очень милым существом с нежным, розовым, немного слюнявым пятачком и острыми копытцами, которыми он выстукивал дробь, пробегая по доскам, постеленным в поросячьем загончике. Когда я гладил его по спине против щетинок, он прижимался к моей ноге, закатывал глаза от удовольствия и нежно-нежно похрюкивал. Это удовольствие могло быть более сильным, если бы я угостил его корочкой хлеба или картофелиной, но эти важнейшие подспорья человека очень редко доставались мне самому.

Наступил момент, когда мама поняла, что мой поросёнок не доживёт до следующего утра. Отец некстати уехал в командировку, старший брат ушёл на охоту, поросёнок уже пошатывался от упадка сил, но в нём ещё оставались какие-то крохи мяса и косточек, которыми мы не смогли бы воспользоваться после естественной смерти моего любимца, если можно назвать естественной смерть от голода. Мама послала меня к соседу по фамилии Семчук. Сосед пришёл к нам, ткнул поросёнка в бок ножом и тут же удалился, вероятно, боясь быть заподозренным в претензии на участие в поедании своей жертвы. Мама опустила поросёнка в эмалированный таз, наполненный горячей водой. Бедный поросёнок вдруг ожил, стал царапать копытцами стенки таза и повизгивать, вода в тазу покраснела от его крови. Мой средний брат упал на кровать и спрятал голову под подушку, мама стояла в растерянности. В такие минуты соображаешь быстро. Я нашёл в ящике кухонного стола большой хирургический скальпель из нержавеющей стали, подаренный отцу курортным хирургом Кириным. Этот скальпель я, зажмурив глаза, просунул туда, где у поросёнка, по моим расчётам, находилось сердце, и мой поросёнок затих навсегда. В тот же вечер мама приготовила жаркое, я не смог его есть. Но я не плакал, потому что собирался стать полярным исследователем. Забыл сказать, что коза и куры ушли к создателю раньше моего поросёнка, и это доказывает, что я ухаживал за ним не так уж плохо и он вполне мог со временем стать крепким кабанчиком, если б не чёртов голод.