Цитадель

Стампас Октавиан

На третий или четвертый день совместной работы, барон обратился к помощнику с пятнистым лицом:

–  Эй, как тебя там?

–  Анаэль, господин.

–  Бесовское имя. Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?

–  Да, господин, - пробормотал бывший ассасин, старательно крестясь.

–  Ну тогда, на.

И рыцарь бросил ему кость, с остатками мяса на ней. Еда барону полагалась особая, от стола, которым пользовались все прочие братья, и он решил, что было бы благоразумно малую толику их уделить этому усердному рабу. Ведь если он сдохнет, то может быть следующий не будет так расторопен и сообразителен.

В глазах Анаэля промелькнул мгновенный огонь, и он кинулся лобызать благородную руку, и благодарная рука позволила сделать это.

Пожирая честно заработанное мясо, Анаэль спокойно прислушивался к крикам, доносившимся со стороны сарая. Это секли Шаму, не захотевшего добровольно отдать свой родовой сосуд с целебным дедовским бальзамом. Анаэль грыз кость и думал, правильно ли он сделал, что все три предыдущих дня подползал ночью к Шаме и просил растереть ему ногу, и вчера договорился, что приползет сегодня ночью. Теперь чернокожий ни за что не заподозрит его в предательстве. А это мясо - знак судьбы, он на правильном пути. Теперь он уже не на самой низшей ступени великой жизненной лестницы. На ней сейчас этот визжащий от боли негр. Он лег в основание той постройки, которую предстоит возвести бывшему мертвецу.

Постепенно барон даже привязался к своему напарнику, насколько такой человек, как он, мог испытывать привязанность. Анаэль не только выполнял всю работу на конюшне, но и с охотой исполнял его поручения, выходящие, казалось бы, за пределы предусмотренных обязанностей. Например, бегал к келарю капеллы за бутылкой, другой вина для барона. Но главная его ценность для господина де Кренье заключалась не в этом, а в том, что он согласен был сколь угодно долго, и с неизменным, просто-таки нечеловеческим вниманием, выслушивать рассказы барона о его воинских подвигах. И тех, что совершены были еще в землях франков, и, особенно, о тех, что имели место здесь, в Святой земле. Толпы изрубленных сарацин, десятки задушенных ассасинов, сам Саладин, еле-еле унесший ноги от меча де Кренье, все это было в упоенных повествованиях барона.

Доходило до вещей, совершенно невообразимых: этот парень с лицом, как античная мозаика, сам часто просил господина де Кренье рассказать что-нибудь, и готов был внимать одной и той же истории по два, по три раза, никогда не напоминая рыцарю, что количество истребленных им сарацин все возрастает от одного рассказа к другому.

Авторское тщеславие властно даже над благородными душами. Барон усиленно подкармливал своего единственного слушателя и даже счел нужным намекнуть надсмотрщикам, чтобы они обращались с ним помягче. Правда, эта забота произвела несколько неожиданный эффект. Берберы перестали его замечать, но в их равнодушии сквозило непонятное презрение. Все прочие рабы стали его опасливо сторониться. Отношение и тех, и других волновало Анаэля мало, он не искал среди них ни любви, ни уважения. Его устраивало то, что он стал внушать кое-кому страх, а что до презрения, оно мало его трогало, хотя он и не мог постичь, в чем его причина. Он не собирался надолго задерживаться среди рабов и, поэтому, все силы обратил на то, чтобы разобраться в жизни господ. Здесь нужны были особые методы. Например, Анаэль сообразил, что ничего не надо спрашивать в лоб, на прямой вопрос никогда нельзя получить прямой ответ, а скорее можно вызвать подозрение. Окольный путь всегда оказывался короче, а главное безопаснее.

Анаэль как-то обратил внимание, что барон де Кренье не одинаково относиться к вверенным его попечению лошадям, явно выделяя трех из них. Он тоже стал оказывать им дополнительные знаки конюшего внимания. Лишний раз менял солому в стойле и подольше задерживался возле них с массажной щеткой. Барон не стал скрывать своего удовлетворения действиями напарника. И впрямую спросил у него:

–  Послушай, урод, как ты догадался, что это мои собственные лошадки?

Скромно потупившись, Анаэль уклонился от ответа, незаметно радуясь своей проницательности.

–  Я всегда рад угодить моему господину.

Теребя холку мощного вороного жеребца, своего, видимо, любимца, де Кренье рассказал, что каждому полноправному тамплиеру по орденскому уставу положено три лошади. Помимо лошадей он может иметь свой персональный шатер и оруженосца. Впечатление самодовольства, излучаемого рыцарем усиливалось выпитым вином, жадно бросившимся крестоносному воину в голову.

–  А где же ваш оруженосец?
– осторожно поинтересовался Анаэль.

Барон тяжело вздохнул, было понятно, что этот вопрос ранит его в самое сердце.

–  Извините господин, если я причинил вам страдание, - начал кланяться Анаэль.

Рыцарь встряхнул красной головой.

–  Он оказался негодяем, как только моя звезда стала клониться, и братья выказали мне временное недоверие, он оставил меня. Он счел меня опозоренным и не захотел разделить мой позор.

–  Предатель!
– с чувством произнес бывший ассасин, и стал энергично растирать круп коня щеткой.

–  Да, именно предатель!
– бурно согласился барон.
– Разве не в том добродетель оруженосца, чтобы повсюду следовать за своим хозяином?

–  Именно.

–  И в гущу битвы и во мрак изгнания! Разве не в том доблесть оруженосца, чтобы превыше всего ставить веру в своего господина, и разве не в том его честь, чтобы до последнего отстаивать честь господина?!

–  Он низкий, убогий, несчастный человек, - заявил Анаэль. Рыцарь, устремлявшийся до этого взором в неведомые и невидимые никому глубины нравственного страдания, вдруг опустил взгляд и трезво посмотрел на своего напарника по конюшенным работам. Тот слегка сжался под его взглядом. Почувствовал, что наступил очень ответственный момент и надо этот момент, во что бы то ни стало, использовать.

–  Возьмите меня к себе. Пусть даже не оруженосцем, каким-нибудь самым последним слугой. Мне не надо ни богатого платья, ни красивого оружия, ни породистого коня. Я могу пешком следовать за вами. Я хочу одного - служить такому великому воину как барон де Кренье, способствовать его славе.

Барон тяжело засопел.

–  Я верю тебе, но ты дурак. Ты не можешь стать моим оруженосцем, даже если бы я очень того захотел. Даже, если бы я не был в опале, и даже, клянусь слезами святой девы Марии, если бы я сделался комтуром здешней капеллы.

Анаэль выразил чрезвычайное удивление.

–  А кто может воспротивиться вашему высокородному желанию, господин?

–  Устав, юноша, устав ордена тамплиеров. Сам непревзойденный Бернард, называемый Клервосским, в свое время сочинил нам его. Понятно?

–  А что это такое, устав?

Барон хмыкнул.

–  Ты хоть и предан мне, но глуп. Устав... ну, в нем записано все, что касается ордена, что можно и чего нельзя, обязанности и братии, и службы. Полноправным тамплиером может быть только человек самой благородной крови и от законного, заметь, брака. Здоровья он должен быть отменного, - барон поднял могучую руку и сжал могучий кулак, демонстрируя, какой, примерно, уровень здоровья подразумевается. Кроме того, рыцарь не должен состоять в браке. Ну, это проще всего соблюсти. И еще в уставе записано, кто есть капелланы, кто служки, кто такие донаты и облаты, что они для ордена, и что орден для них.