Цивилизация Древней Греции
Шрифт:
Торговые суда, бывшие обычным объектом нападения пиратов, тоже воспользовались прогрессом в судостроении: их размеры значительно увеличились, достигая порой максимально возможной для деревянных кораблей величины, превзойти которую удалось только в XIX веке н. э. Эти огромные грузовые суда имели длину более 40 м, как, например, тот, что затонул в начале I века до н. э. в открытом море у Махдии (Тунис) вместе с перевозимыми на нем колоннами и произведениями искусства. Поскольку длина их срединных поперечных балок превышала четверть длины самого корабля (около 12 м — судя по обломку у Махдии), можно вычислить приблизительно тоннаж этих грузоходов — порядка 400–500 т, то есть в два или три раза больше, чем у каиков, обычно использовавшихся в IV веке до н. э. Эллинистические инженеры сделали возможными крупные перевозки товаров, и прежде всего зерна, без которых Рим не мог бы выжить в имперскую эпоху. Два текста сообщают нам о необыкновенных кораблях, изумлявших античных авторов. В своем малом сочинении «Корабль, или Пожелания» Лукиан из Самосаты, этот грек из Верхней Анатолии, которого назвали Вольтером века Антонинов, описывает огромное транспортное судно с зерном, которое было отнесено бурей от Александрии к итальянскому побережью и неожиданно оказалось в гавани Пирея, куда все Афины пришли подивиться на него. Оно имело 120 локтей в длину (то есть более 53 м) и более 13 м в ширину, что позволяет оценить его полную грузоподъемность — примерно 12 000 т. Его высота между верхней палубой и днищем трюма составляла более 13 м. Между носом и кормой (и та и другая были сильно надстроены) располагались якоря, подъемники и лебедки, чтобы управлять грузовыми стрелами. Жестко укрепленная грот-мачта и четырехугольный грот, отмеченный пурпурным треугольным вымпелом, были не менее впечатляющих размеров, чем сам корпус. Корабль назывался «Исида», и изображение этой греческой богини, позаимствованной у египтян и охраняющей мореплавателей, было запечатлено на каждом борту в высокой носовой части. Персонажи Лукиана болтают с членами экипажа, «столь многочисленного, что следовало бы назвать его армией»: с судовладельцем, который рассказывает им о своем приключении, плотником, которому нравится описывать все детали корабельной конструкции, старым лоцманом, чей возраст не мешает ему с легкостью управляться с двумя внушительными рулевыми веслами, наконец,
Чтобы принимать эти увеличившиеся в размерах и в числе торговые корабли и перевозимые ими грузы, порты главных морских полисов оборудовались защищенными молами внутренними гаванями, погрузочными платформами, доками и складами. Выше на примере Фаросского маяка мы видели, насколько значителен был труд, вложенный Александрией в обустройство своего порта, который, к сожалению, очень плохо нам известен, как, впрочем, и порты Пирея и Родоса, потому что более поздние сооружения были разрушены или застроены. В других местах, таких как Эфес или Милет, наносы изменили вид местности. Порт Делоса очень мало изучен; тем не менее он поражает скромностью своих предположительных размеров, если принять во внимание интенсивную деятельность, которая в нем происходила. Удачное исключение — порт Кирены, позже названный Аполлонией, когда он стал независимым полисом. Хотя оседание побережья и разрушения, вызванные волнами, уничтожили существенную часть следов древности, их осталось достаточно, чтобы различить под водой в западной части док, с его стапелями для военных судов, и внешнюю гавань к востоку, которая была отделена от дока дамбой и проход в которую контролировался с двух четырехугольных башен. Два островка к северу, на которые опиралась защитная дамба, служили каменоломнями, а также складами, расположенными в искусственно выдолбленных в скалах пещерах. В восточной оконечности, по видимости, находился маяк, отмечающий вход в порт. На берегу, ниже акрополя, для привезенных товаров и тех, которые позволяла экспортировать богатая киренская нива, находились пирсы, вместительные хранилища, выдолбленные в скале, доки, подземные помещения, высеченные в утесе, и крытые сводчатые ангары из кирпича. С совсем близко расположенной агоры через одни из двух крепостных ворот, видимо специально предусмотренных для этого, можно было легко попасть в деревню. Эти конструкции функционировали до конца античной эпохи и до времени первых византийских императоров; но спроектированы и созданы они были в основном после строительства крепостной стены — в III веке до н. э. Они дают представление о подлинном облике крупного эллинистического порта.
Основу этой морской торговли, помимо зерна, составляли те же продукты, что и раньше: сырье, которое было востребовано во всем эллинском мире, такое как дерево или мрамор (он был также удобен в качестве балласта для судов); металлы, такие как медь и олово для производства бронзы или свинец, применявшийся в канализациях и для погребальных урн; драгоценные металлы — серебро в слитках и монете, золото, спрос на которое сильно подняла тенденция к роскоши: ремесленные товары от тканей и ковров до ювелирных изделий и керамики, ароматических веществ и благовоний; и наконец, рабы, которых перевозили по всему Средиземноморью с крупных невольничьих рынков, таких как на Делосе. Об этом товарообмене до нас дошло очень мало сведений. Документы, обнаруженные при раскопках, практически не дают представления ни об объемах, ни о регулярности товарооборота: они лишь подтверждают существование сложившихся отношений между греческими полисами, а также между эллинистическим миром и его соседями. Бесспорно, что завоевания Александра открыли здесь новые каналы и тем самым породили новые потребности: по караванным путям через горы Центральной Азии, пустыни Аравии и ливийскую Сахару, по речному сообщению Нила и Евфрата, по морю от Индии через Персидский залив и Красное море экзотические товары прибывали в города селевкидской Месопотамии, Анатолии, Сирии, Киренаики и Египта, чтобы затем разойтись по Эгейскому морю и еще дальше. Разумеется, этот товарообмен, за исключением отправки зерна, не был для большей части населения эллинистического мира жизненно необходимым, поскольку большинство полисов продолжали жить практически автаркической экономикой. Однако заморская торговля, значительно развившаяся по сравнению с предыдущими веками, привнесла новые привычки в жизненный уклад, по крайней мере богатого, населения, а уже как следствие и всего греческого общества. Например, нет ничего удивительного в том, что, как явствует из фаюмского папируса середины III века до н. э., некий местный грек, ежедневно записывавший свои расходы, купил в числе прочих продуктов питания свежих грецких орехов с Понта, то есть с Черного моря, и из эвбейской Халкиды: эго экзотическое лакомство прибыло в египетскую деревню, как сегодня в европейские страны поступают апельсины или бананы. Повседневная жизнь, безусловно, приобрела особый вкус.
Тем не менее есть такой продукт, относительно которого существует большое число археологических документов, позволяющих представить количественные значения его экспорта: это вино. В нескольких регионах его производства (но далеко не во всех) было заведено с классической эпохи ставить на ручках терракотовых амфор для транспортировки вина перед их обжигом клеймо, благодаря которому можно идентифицировать и место изготовления, и гончара. После того как амфора была обожжена, эти печати становились практически несводимыми, и, поскольку ручка была широкой и прочной, она, так же как и нижнее основание, зачастую оставалась целой после того, как сосуд разбивался. Благодаря чему на раскопках, особенно мест свалок, куда греки отправляли свой мусор и ненужные предметы, были обнаружены во множестве фрагменты с клеймами, изучение которых составляет отдельный раздел в археологии. По форме и виду эти печати сильно различались: от простого символа без надписей или монограммы до сложных композиций, в которых наряду с разными орнаментами писалось название страны происхождения, имя магистрата, изготовителя и даже месяц изготовления. Эти клейма совершенствовались со временем и в эллинистическую эпоху они стали гораздо более многочисленными. Считается, что они имели целью гарантировать не столько происхождение содержимого амфоры (как наши сегодняшние этикетки, подтверждающие соответствие названию), сколько вместимость сосуда, а следовательно, количество экспортируемого или продаваемого вина, что было необходимо для фискальных операций. В такой трактовке еще не все ясно, и хронология остается зачастую приблизительной. Тем не менее данных, которыми мы располагаем, достаточно, чтобы сделать любопытные заключения.
Среди регионов, где клеймили амфоры, были прежде всего остров Родос и находящаяся рядом, на азиатском побережье, территория Книда: и в том и в другом случае вино, экспортируемое в огромных количествах, было продуктом массового потребления, ибо, как полагают, оно предназначалось для наемнических войск. Коллекция ручек с клеймами, собранных коллекционером из Александрии, насчитывает более 66 000 печатей, пять шестых которых— родосские и примерно одна десятая — книдские. Среди остальных больше всего фрагментов амфор с острова Кос. Это свидетельствует об экономических связях, подтверждаемых с другой стороны, между лагидским Египтом и юго-западом анатолийского побережья, соседями которого были Родос и Кос. Так же встречаются клейменные фрагменты амфор из Памфилии, где в I веке до н. э. в заливе Адалия производили ценное вино. Находки в Фаюме, по правде говоря, уже не столь многочисленные, дают ту же картину. Зато в Афинах, где было зарегистрировано около 40 000 амфорных ручек с клеймами, книдских в три раза больше, чем родосских. Другие производящие регионы, такие как Фасос или Хиос, похоже, экспортировали только высококачественное вино. Мы можем восстановить приблизительную карту их потребителей: для Хиоса — прежде всего Афины и Делос; для Фасоса — кроме этих двух городов, Пергам, греческие полисы западного побережья Черного моря и лагидский Египет. Благодаря клеймам на амфорах обнаруживается также производство сортов, о которых не упоминают тексты, таких как вино Синопы на Черном море или крымские вина. Наконец, они свидетельствуют о широкой торговле греческими винами не только в восточном бассейне Средиземного моря, но и в Киренаике (хотя она сама была производящим регионом), в Карфагене, на Сицилии, в Италии, в Массалии и даже в Ампурии на каталонском побережье. Изучение хронологии документов, которое все еще продолжается, позволит уточнить эти данные: пока же известно, что амфорные клейма представляют для археологии категорию значимых объектов, столь же важных, как и монеты.
Пример с экспортом вина является прекрасным свидетельством подъема морской торговли в эллинистическую эпоху. Значительные прибыли, которые она приносила, манили жадных дельцов возможностью быстрого обогащения. Это они основали на Делосе свои ассоциации и богатые колонии, например посидониастов из Берита. Этих людей не останавливали опасности моря, которые для них затмевал соблазн наживы, — и тем не менее это были действительно серьезные опасности, что доказывает обилие надгробных надписей для погибших в кораблекрушениях. Вот одна из таких эпиграмм, одно время приписываемая Феокриту (Палатинская антология. VII, 534): «Человек, береги свою жизнь: остерегайся выходить не вовремя в море. Бедный Клеоник, тебе не терпелось добраться из Келесирии до изобильного Фасоса ради своего дела. Ради своего дела, о Клеоник! Отправившись в плавание в пору, когда спят Плеяды, ты канул в пучине с ними». Или еще одна, принадлежащая поэту Теэтету, другу Каллимаха (Палатинская антология. VII, 499): «Моряки, вы, что плывете вдоль этого берега, Аристон из Кирены во имя Зевса Страноприимца умоляет вас сказать его отцу Менону, что он покоится у прибрежных скал Икарии, окончив свою жизнь в Эгейском море». Бушующие волны иногда усугублялись нападением береговых разбойников, которые безжалостно убивали тех, кого случай приводил на их берега, о чем рассказывает эпитафия, начертанная во II веке до н. э. на кенотафе на острове Ренея, возле Делоса: «Это надгробие достойно слез, хотя это всего лишь кенотаф, установленный для Фарнака и его брата Мирона, злополучных детей Папоса. Они были из Амисоса, о чужеземцы, и они потерпели кораблекрушение, застигнутые шквалом Борея. На острове Серифос они в довершение были обречены своей жестокой и завистливой судьбой найти смерть от рук злодеев. Протей в бухте Ренеи воздвиг этот надгробный памятник в память о своих товарищах, сожалея об их печальной участи». Дошедшие до нас через «Антологию», где их насчитывается несколько десятков, или же обнаруженные высеченными на камне, эти тексты передают древний страх греков перед грозными опасностями морских путешествий, вполне оправдываемый столькими драмами. Римский поэт Гораций в эпоху Августа напоминает об этом, когда заводит речь о смелости негоциантов Эгейского моря (Оды. I, i, 15–18): «Когда Африк [56] неистово вздымает волны у Икарии, купца охватывает ужас: его тянет к покою, царящему в деревнях его родины. Но вот он уже приводит в порядок свои поврежденные корабли, страшась бедности». Дальше, в знаменитой оде «К кораблю Вергилия», в которой он вспоминает стихи Каллимаха, Гораций прекрасно пишет:
56
Африк — у римлян юго-западный ветер.
От эллинистической традиции римская поэзия сохранила те же мотивы и ту же тему.
Этот беглый обзор условий материальной жизни в огромном эллинистическом мире показал на серьезных примерах, что наряду с преемственностью традиций и обычаев происходило развитие и имели место инновации, которые с течением времени и с постепенным расширением географических рамок вошли в повседневную жизнь греческого народа. Одни, разумеется подавляющее большинство, оставались верны своему вековому укладу, ограничивали свои горизонты границами своей гражданской территории или мелких окрестных полисов, возделывали землю отцов, поклонялись культам предков и чувствовали, что им достаточно своих местных проблем, их заботило исключительно сохранение с помощью переговоров или армии всегда шаткой автономии своего полиса. Другие, которых было меньше, но число которых непрерывно увеличивалось с изменением нравов, охотно пускались в рискованные путешествия или даже переселялись в другие места. Разумеется, еще в отдаленную эпоху колонизации целые группы покидали свою родину и искали счастья в варварских землях и основывали так процветающие поселения — островки первоначального эллинизма. Но теперь коллективные начинания сменились индивидуальной предприимчивостью. Самое поразительное в эллинистической эпохе — это интенсивность и разнообразие путешествий: множество людей устремлялись в путешествия на долгий срок и в далекие места, несмотря на риск и трудности, сопряженные с морским транспортом. Это были не только купцы или солдаты, которые всегда путешествовали в силу своей деятельности. Вместе с ними художники, следуя примеру классических мастеров, покидали родные места в поисках заказчиков: подписи скульпторов, сохранившиеся в большом количестве, свидетельствуют о мобильности этой категории мастеров, и нет ничего удивительного, что на Делосе обнаружены несколько произведений Полианта из Кирены, а в Кирене — подпись скульптора из Милета. Как мы видели, актеры и музыканты и дионисийская артистическая братия отвечали на приглашения из чужих краев и легко переезжали с одного представления на другое. То же делали поэты и философы: Посидипп из Пеллы приехал в Александрию, чтобы сочинить посвящение Фаросскому маяку, в то время как Антигон Гонат пригласил к своему двору в Пеллу не только философов Менедема из Эретрии и Персея из Китиона (Кипр), но и поэтов Арата из Сол (Киликия) и Антагора с Родоса, историка Иеронима из Кардии (фракийский Херсонес) и даже прибывшего с территории Южной России колоритного бродячего киника Биона с Борисфена. Потребности полисов поддерживали перемещение людей: лекарей, чужеземных судей, послов, которых поручения заводили иногда очень далеко, например в Рим, где они пытались добиться расположения сената, феоров, которые были обязаны объявлять о религиозных праздниках, или официальных посланников, которые отправлялись за советом к оракулу. Политика государей способствовала такому передвижению: они отовсюду нанимали своих приближенных, министров, полководцев и распространяли сеть своих представителей на широкую зону. Весь этот мир путешествовал по одиночке и небольшими группами и во всех направлениях, за исключением наемников, которые перемещались войсковыми подразделениями, но набирались из самых разных мест. В результате этого увеличивалось число личных контактов, ускорялось внедрение техники, усвоение вкусов и идей и еще сильнее, чем раньше, укреплялось чувство великого родства эллинов, которое распространялось через весь обитаемый мир.
57
Аквилон — у римлян северный ветер. Перевод Н. Гинцбурга.
В это время сильнее обозначается искони присущая грекам черта, на которую указывал еще Гомер, но которой теперь благоприятствовали обстоятельства, — любознательность. Именно она была важным аспектом личности Одиссея — покровителя всех искателей приключений, а впоследствии путешественники и этнографы, от Аристия из Проконнеса [58] до Гекатея Милетского и Геродота, с избытком удовлетворяли спрос общества в этой области. Но в эллинистическую эпоху отмечается нестоящая эпидемия любопытства: все, кто читал, жаждали повидать, как Одиссей, «столько разных народов, их города и обычаи». Растет страсть к путешествию ради самого путешествия, возбуждаемая многочисленной «описательной литературой» (периегетикой), отдаленной наследницей Геродота, расцвет которой в III–II веках до н. э. поражает своим обилием, богатством и разнообразием. До нас дошло только одно целое свидетельство об этом, по правде говоря, значительно более позднее — созданное во второй половине II века н. э. при императорах Антонине и Марке Аврелии: это знаменитое «Описание Эллады», подробный путеводитель по Греции, написанный Павсанием. Во всяком случае, он дает нам достаточное представление о трактатах, которые составлялись его предшественниками и которыми он пользовался. Эти последние были очень многочисленными. Так, Диодор Периегет (конец IV — начало III века до н. э.) написал произведение «Об аттических домах», в котором сделал обзор городов этого региона, его святилищ и достопримечательностей, а еще одно — «О надгробных памятниках» — тоже, без сомнения, относится к этому региону: поскольку надгробия устанавливались вдоль дорог, вне аггломераций, и зачастую украшались статуями и надписями, путники, и особенно чужестранцы, любопытствовали узнать, кто здесь похоронен и какова была его судьба. Гелиодор Периегет (середина II века до н. э.?) — автор таких трудов, как очень подробный «Путеводитель по Афинскому акрополю», состоявший из пятнадцати книг, монография «Об афинских треножниках», посвященная этой особой категории пожертвований, столь распространенных в культе Диониса, что соседняя с Акрополем и театром улица называлась улицей Треножников; ему же, по-видимому, принадлежит произведение «Об афинских вотивных дарах». Чуть раньше другой автор, Полемон из Илиона, у которого, видимо, Павсаний особенно много позаимствовал, посвятил трактат из четырех книг «Вотивным дарам афинского Акрополя». Примечательно, что эта литература уделяла особое внимание достопримечательностям Аттики и ее столицы: так что, несмотря на упадок в сфере большой политики, Афины сохраняли свой былой авторитет в области искусства и культуры. Чужеземцы спешили сюда с жадным любопытством полюбоваться памятниками блестящего прошлого и встретиться с великими учителями философии и риторики, которые здесь преподавали. Об этом до нас дошло описание в произведении II века до н. э. «О городах Греции» некоего Гераклида: не скрывая некоторых аспектов старого города, таких как недостаток источников воды или неудобство городского жилища, автор отдает дань восхищения ислючительной красоте сооружений, например театра Диониса или Парфенона, «который возвышается над театром и на всех, кто его видит, производит потрясающее впечатление». Он рассказывает о трех гимнасиях: Академии, Ликее и Киносарге, об их рощах и газонах. Он упоминает о частых праздниках, об интеллектуальных связях, о качестве жизни, правда дорогостоящей, которую могли здесь вести гости: поэтому в городе их всегда были толпы, но афиняне к ним привыкли.
58
Аристий из Проконнеса — легендарный писатель VII в. до н. э.; написал эпическую поэму об аримаспах — мифическом скифском народе, представители которого имели один глаз. Тем не менее в его произведении содержится ценный материал о жизни народов Северного Причерноморья.
Пример Афин известен лучше, чем другие греческие города, но каким бы потрясающим он ни был, мы не должны забывать, что было множество других мест. Красоты и богатства Александрии, Антиохии, Родоса, Эфеса, Византия, Тарента или Сиракуз, престиж великих святилищ Олимпии, Дельф, Истма, Эпидавра, Делоса, Клароса возле Эфеса, Дафнии возле Антиохии привлекали паломников и гостей. Даже Додонское святилище, затерянное в горах Эпира, стало снова функционировать, свидетельством чего явилось сооружение здесь большого и красивого театра. Специально отправлялись в Илион, чтобы почтить память Гомера непосредственно на месте Трои: пример Александра, которому последует Цезарь, еще раньше имел своих подражателей среди путешественников, мечтавших о руинах, к которым местные жители, без всяких сомнений, относились как к историческим памятникам. В Илионе, напишет Лукан, «nullum est sine nomine saxum» — «каждый камень имеет свое имя». Интерес вызывали могилы Ахиллеса, Патрокла и Аякса, место лагеря ахейцев, пещера Париса на горе Иде и множество остатков, более или менее подлинных, града Приама и бесчисленных легенд, которые окружали его: Страбон в своей «Географии» не обходит их вниманием. Специально для этих гостей Деметрий из Скепсиса во II веке до н. э. сочинил настоящее «описание» Троады, представленное как комментарий к отрывку, где Гомер после знаменитого «списка кораблей» греков перечисляет состав троянского войска (Илиада. И, 811; и след.).
Другие авторы интересовались варварскими народами, как в свое время Геродот, отчасти из-за пристрастия ко всему необычному, а отчасти из искреннего желания обнаружить у этих чужеземцев здравые обычаи, которые могли бы перенять греки. Так, Гекатей из Абдеры, современник Птолемея I, книга которого «О Египте» была благосклонно принята, писал также, обратившись к другому краю известного мира, о гипербореях. Много описаний Азии оставили спутники Александра, обнародовавшие свои воспоминания о завоевательных походах. Географы и этнографы развивали и уточняли эти свидетельства в более систематизированных трудах: в середине II века до н. э. Агатархид из Книда, написавший «Историю Азии», составил также «Описание Эритрейского моря», то есть Красного моря (но этот термин обозначал тогда совокупность окружавших Аравию морей вместе с Индийским океаном и Персидским заливом). Благодаря византийскому эрудиту Фотию мы располагаем несколькими отрывками этого произведения. Позже, около 100 года до н. э., Артемидор Эфесский составил на основе своих многочисленных путешествий одиннадцать книг «Географий», где Азии отводится первое место. У этих двух авторов много позаимствовали Диодор Сицилийский и Страбон, иногда целыми фрагментами текста. Обилие этих произведений, безусловно, отвечало потребностям публики, желающей знать о далеких странах, куда отправлялись наемники и купцы. Впрочем, как и в рассказах об Одиссее, сказочные детали здесь были перемешаны с описанием увиденной реальности и личными наблюдениями за нравами: греки всегда испытывали страсть к чудесному, которой и потакали эллинистические авторы, наполняя свои сочинения странными, необычными фактами — paradoxa,отсюда общее название, данное этой литературе — парадоксография.Та же тенденция прослеживалась и в большинстве исторических сочинений. Она была очень популярна, и сборники «Невероятных историй» продолжали расти в числе до конца античной эпохи. Один из первых, вполне оправдывавший свое название «Собрание чудесных историй», появился в середине III века до н. э.; он принадлежал Антигону из Кариста, который жил при дворе Аттала I Пергамского и написал также биографии философов, с которыми был знаком, и теоретический трактат о живописи. Примечательно, что человек, интересовавшийся изобразительным искусством и философией, обнаруживал при этом любопытство к экзотическому и диковинному — оригинальным аспектам эллинистического духа.