Цивилизация Древней Греции
Шрифт:
Страсть к путешествиям, предпринимаемым с единственной целью — удовлетворить любопытство в отношении далеких земель, желание увидеть собственными глазами народы и памятники, о которых говорилось в книгах, туризм, наконец, — если называть этот процесс соответствующим современным термином, — это было главное веяние эпохи. Естественно, ему сопутствовало искушение: поведать об увиденном. Отсюда невероятное количество мемуаров и рассказов, авторы которых, упоминавшиеся выше, зачастую использовали это как повод. Приведем последний и любопытный пример, относящийся к концу нашего периода, поскольку он почти точно датирован 8 марта 7 года до н. э. — временем Августа. В этот день образованный грек из Александрии, имевший латинское имя Катилий, сын Никанора, оказался на острове Фила, в Верхнем Ниле, возле Ассуана, выше первого водопада; он прибыл сюда из любопытства, желая увидеть необычную красоту этого места. Поскольку он был писателем и искусным поэтом, в память о своем путешествии он оставил две прекрасно сохранившиеся эпиграммы, которые были высечены на филоне храма Исиды, где они и были обнаружены в наши дни. Первая эпиграмма, как и должно, прославляет императора и наместника Египта за остров Фила — «замечательную границу Египта и предел земли эфиопов». Вторая более оригинальна по композиции и стилю: десять строк образуют акростих, в котором их начальные слоги составляют имя и патроним автора, и Катилий приглашает читателя присоединиться к его игре. Затем он продолжает: «Теперь пора воскликнуть: прощай, прощай, Фила! При виде скал и гор я умираю, о водопады! Но по возвращении, когда я снова увижу Никанора и всю остальную семью, я напишу правдивый рассказ о путешествии». Показательный текст как в отношении литературных вкусов этого любителя, которому доставляло удовольствие остроумное обращение
Результатом этого разнообразного и множественного опыта мог быть космополитизм: узнавая другие земли и народы, столь отличные от них самих, не рисковали ли греки потерять представление о своей собственной идентичности? Некоторые философы приходили к этому скорее через абстрактные размышления, чем эмпирически: стоики, эпикурейцы, киники различными путями приходили к одному выводу о том, что человеческая сущность едина и не зависит от среды, в которой живет человек. Отголоски этого мы находим в обыденном сознании, например в театре Менандра, у которого латинизированный африканец Теренций, сочинявший в 165 году до н. э., позаимствовал знаменитую строчку: «Homo sum, humani nihil a me alienum puto» — «я человек, ничто человеческое мне не чуждо». Еще более радикальное свидетельство космополитизма содержится в эпитафии поэта Мелеагра, жившего в первой половине I века до н. э.: «Я сириец, чему ты удивляешься? Мы живем, о чужеземец, на одной земле, в одном мире, и из одного хаоса возник свет для всех смертных».
По правде говоря, такое отношение было характерно лишь для просвещенного меньшинства. Для прочих, даже если они испытывали удовольствие от путешествия по всему миру, верность традициям и обычаям всегда оставалась незыблемой. Еще никогда не уделялось столько внимания старым мифам: литературные тексты, надписи, памятники изобразительного искусства во множестве свидетельствуют об этом. Повсюду ссылки на древние местные легенды, к которым относились как к истории даже образованные люди. На примере посольства из Китиона в Ксанф мы видели, что мифы, даже те, что не были общепринятыми, глубоко уважались политиками, а также служителями культа. Было составлено много мифологических руководств, вроде того, что Дионисий из Митилены, прозванный Медноруким (Скитобрахийон), сочинил в Александрии во II веке до н. э.: Диодор Сицилийский широко им пользовался. Еще ста годами ранее, при Птолемее Филадельфе, великий поэт Каллимах посвятил свое самое грандиозное произведение, «Причины» («Aitia»), блестящему рассмотрению множества легенд, которые объясняли происхожение ритуалов, все еще исполнявшихся во многих греческих святилищах. Было бы ошибкой видеть в стихах такого рода игры эрудитов, предназначенные для удовольствия кабинетных ученых: они опирались на твердое знание культовых реалий, которые всегда основывались на мифах. Выше мы видели, что известность Гераклее на Латме (Кария) принес грот в безлюдных горах Латма, где пастух Эндимион, возлюбленный Селены (Луна) заснул беспробудным сном к удовольствию богини, которая тайно соединилась с ним. Эта легенда, которую культивировали гераклейцы, служила, как мы видели, обоснованием «родства» между их полисом и этолийцами, чей герой-эпоним Этол был сыном Эндимиона.
Эллинистические полисы благоговейно берегли такое доставшееся им от предков сокровище, как мифы — основу их гражданской, религиозной и культурной идентичности.
Несмотря на соблазн космополитизма, эллинистические греки сохраняли веру в безусловную ценность своей многовековой цивилизации, своего образа жизни и своих богов. Когда жизненные обстоятельства или политическая необходимость заставляли их безвозратно покидать родину, они везли с собой саму суть эллинизма и, даже живя обособленным меньшинством на чужой земле среди экзотического населения, они оставались верны своим обычаям и устоям, очевидно мало подверженным влияниям среды. Все это видно на примере греко-македонских сообществ, обосновавшихся вдали от городов, в деревнях лагидского Египта, или на примере черноморских полисов, окруженных фраками и скифами, которые приобщились к их культурному ареалу, практически ничего не предоставляя взамен, кроме продуктов питания. Но самая потрясающая демонстрация этой жизнестойкости эллинизма была обнаружена совсем недавно, во время раскопок, предпринятых в 1964 году французской экспедицией на южной границе Афганистана, в месте, называемом Ай-Ханум, на берегу реки Оке (сегодняшняя Амударья), на территории древней Бактрии. Здесь был раскопан эллинистический город, древнее название которого нам не известно, но который был частью городских закладок, сделанных в этой далекой сатрапии Александром и его селевкидскими последователями. Изучение руин выявило сеть улиц, соответствующую прямоугольной планировке новых городов, линию крепостной стены, административные здания с баней, выложенной по древней технологии галечной мозаикой, как, например, в Олинфе или Пелле, гимнасий с большим квадратным двором со стороной 90 м, снабженный экседрами с посвящением богам — хранителям гимнасия Гермесу и Гераклу. Керамика выполнена в чисто греческом стиле; клейма на амфорах свидетельствуют о том, что средиземноморское вино экспортировалось вплоть до этого отдаленного региона Центральной Азии. Но самое поразительное открытие было сделано в святилище героя Кинея — надписи. В эпиграмме из четырех строк говорится: «Эти мудрые изречения, принадлежащие нашим выдающимся предкам, вырезаны в дар в священной Пифо [59] : здесь Клеарх тщательно скопировал их для того, чтобы со стелы в святилище Кинея они далеко распространили свой свет». Ниже следовали заповеди морального кодекса, излагающего правила жизни в последовательности ее этапов: «В детстве будь послушен; юношей будь самому себе хозяином; в зрелом возрасте будь уравновешен; в старости — разумным советчиком; в час смерти — будь бесстрастен». На соседней стеле, от которой остался только фрагмент, запечатлены другие максимы, приписываемые Семи мудрецам [60] . Они были доставлены из Дельф, где были тщательно списаны с надписей в храме Аполлона этим самым Клеархом, которого отождествляют с учеником Аристотеля — Клеархом из Сол, автором трактата «Об образовании», не считая других произведений. В начале III века до н. э., в царствование Селевка I, этот философ отважился на дальнее путешествие, которое должно было привести его в верхнюю Бактрию, в этот безвестный город, где в память о своем походе он заказал вырезать в святилище героя (возможно, посвященном основателю города) изречения, суммирующие древнюю мудрость греков. С другой стороны, мы знаем, что Клеарх интересовался философией восточных магов и индийских брахманов. Эта любознательность может объяснить его появление в сердце Центральной Азии — более чем в 5000 км от Дельф, в этом отдаленном регионе, где эллинизм укоренился со времени Александра и где под покровительством Селевкидов, а затем в рамках независимого греко-бактрийского царства он расцветал в течение полутора столетий.
59
Пифо — древнее название области Парнаса в Фокиде, где находился храм оракул Аполлона Дельфийского.
60
Семь мудрецов — греческие мыслители и государственные деятели VII–VI вв. до н. э., отличавшиеся практической жизненной мудростью и глубоким государственным умом. Разные авторы называют в числе Семи мудрецов разных людей. Всего приводятся двадцать имен, среди которых чаще всего встречаются Фалес, Биант из Приены, Солон и Питтак из Митилены.
Пример Ай-Ханума и дельфийских изречений, перенесенных Клеархом, очень показателен. Разумеется, он обнаруживает предприимчивый характер греков, их авантюризм, их способность к адаптации. Он демонстрирует также, насколько под чужими небесами, в тысяче лье от своей родины, в окружении варварских племен они оставались преданы своим обычаям. Наконец, он разъясняет нам, что в основе этой преданности лежала религиозная вера, занятие литературой и размышлениями над текстами, к которым следует добавить для полноты картины любовь к искусству, которое одновременно служило выражением веры и украшало жизненные рамки. Таким образом, последние главы нашего исследования будут посвящены этим взаимосвязанным аспектам эллинистической цивилизации: религии, философии, творчеству художников. Рассмотрев общественное и политическое устройство, рамки повседневной жизни и основные черты поведения, мы должны обратиться к внутреннему миру этих людей, чтобы оценить по возможности уже не их способность жить или выживать, но их умение удовлетворять свои духовные или эстетические потребности с помощью традиционных дисциплин или открытия новых решений. Претенциозная и сложная задача, подойти к которой мы сможем лишь с самых главных аспектов.
Глава 9
ПОТРЕБНОСТИ ДУШИ
Как и греки предыдущей эпохи, эллинистический человек не мог обойтись без своих богов. Ту же потребность в них он ощущал в своем глубинном сознании. Как и его предки, он сталкивался с превратностями и страданиями жизни; он задавал себе те же вопросы о загадках Вселенной и провидении; он не мог избежать неотвратимости смерти. Только некоторые философы находили или полагали, что находят, путем теоретических размышлений ответы на эти вопросы и страхи. Но основную массу народа их рассуждения практически не интересовали. Насколько надежнее и легче было верить в могущественную высшую силу, с которой общались жрецы, которая откликалась на поклонение и дары и эффективность которой подтверждалась долгой практикой, передаваемой из поколения в поколение! Эллинистический политеизм предлагал в угоду человеческой слабости огромное разнообразие персонифицированных божеств, которыми неистощимое воображение эллинов наполняло мир. Одни были известны и хорошо индивидуализированы, как главные боги традиционного пантеона: увеличение числа их эпитетов (или эпиклез)позволяло наделять этих великих богов различными функциями, отмечая их особые связи с каждым конкретным местом культа, которых было множество. Другие божества не были столь индивидуализированы и известны: второстепенные боги, связанные с определенной сельской местностью, со скромным местным святилищем, изобиловали под родовыми наименованиями как нимфы, герои, демоны, иногда имеющие собственное имя, зачастую анонимные, но тем не менее также искренне почитаемые. Эллинистический мир в Греции и вне ее был не меньше полон богами, чем раньше. Эллиническая душа оставалась чувствительной к священному, присутствие которого она ощущала повсюду в природе, даже враждебной. В пустыне на востоке Египта, между Нилом и Красным морем, караванщики, охотники, солдаты, золотодобытчики высекали в раскаленных скалах вдоль дорог или возле вечерних стоянок посвящения Пану, «который появляется в горах», «который указывает верный путь» или «который находит золото». В этой зловещей глуши поклонение древнему греческому богу, уподобленному египетскому Мину, давало уверенность и поддержку.
Религиозная вера была необходима обществу. Всякому человеческому обществу для существования нужно осознание своего единства, а для предотвращения внутренних распрей и сохранения целостности перед лицом внешней угрозы ему требовалось нечто иное, чем абстрактные доказательства или расчет выгоды, мало способные подвигнуть граждан на обязательные жертвоприношения: иррациональное подтверждение, что социальная группа представляет собой большую ценность, чем индивидуум, является условием ее выживания. Греки знали это по опыту: от века они связывали существование полиса с культом богов-покровителей, гражданских богов (или полиадов), неизменно сопровождавших всю деятельность государства. С этой точки зрения не было ничего важнее четкого соблюдения ритуала, исполнения в установленный день традиционных праздников, всенародных молитв, процессий, жертвоприношений, содержания священых зданий и их имущества, обращения к оракулам. Запустение святилищ полиса означало разрушение самого полиса. Поскольку, как мы это уже видели, для подавляющего большинства греков того времени полис оставался естественными рамками общественной жизни, их гражданские культы были практически неколебимы, если только не исчезали полностью какие-либо материальные ресурсы. И действительно, данные раскопок и надписи это подтверждают: религиозная жизнь в эллинистических полисах нисколько не утратила своей полнокровности.
Вмешательство государей, а позже и Рима не только не вредило ей, но было фактором, благоприятствующим ее развитию. Царский культ, устанавливаемый по инициативе полисов, а затем официально принимаемый, вводил новый обычай, который обогащал собой традиции, всегда открытые для новых богов, если только они появлялись в привычном облике греческих божеств. Разумеется, проявления почтения не были бескорыстны, но они брали пример с самых ранних в греческой религии героических культов, например с культа Геракла, очень часто смешиваемого с культом бога, или со столь распространенного поклонения героям-основателям. Кроме того, уподобить государя уже известному божеству было легче. Когда диадох Лисимах на своих монетах стал выбивать изображение Александра Великого с бараньими рогами — атрибут Зевса-Амона, он тем самым причислил завоевателя, на чье наследство он претендовал, к узкому кругу олимпийских богов; таким образом он торжественно провозласил его сыном Зевса, совсем как полис Кирена веком ранее обошелся с богом Гермесом, выбив на своих монетах его безбородый профиль с короткими волосами, как у бога гимнасия, с бараньими рогами, которых он удостаивался по своему местному эпитету — Параммон.Почти триста лет спустя то же чувство подтолкнуло александрийца Катилия, сына Никанора, высечь на пилоне на острове Фила стихотворение, прославляющее Августа, где он приветствовал государя в таких выражениях: «Цезарю, повелителю моря и государю тверди, Зевсу Освободителю, сыну Зевса, хозяину Европы и Азии, светилу, которое взошло для всей Греции, как Зевс Спаситель в своем величии, на священном камне Катилий принес дар этой эпиграммой…». Всемогущество императораестественным образом пришло на смену власти лагидского царя и поставило его в тот же ранг среди богов.
Таким образом, введение культа государей, вопреки тому, о чем часто пишут, совершенно не обнаруживало ослабления традиционной религии — напротив, оно способствовало ее обновлению. Когда в 274 году до н. э. наварх Калликрат, военачальник Птолемея II Филадельфа, основал на египетском побережье, к востоку от Александрии, святилище Зефирион, посвященное еще при жизни царице Арсиное, уподобленной Афродите, туда устремились паломники с огромным количеством даров. Каллимах сочинил посвящение для одного из них — морской раковины (эпиграмма 5), которую посвящающая, Селеная, прибывшая из Смирны, нашла на берегу в Иулиде, на острове Кеос, а Калликрат заказал посвятительную эпиграмму для храма Посидиппу из Пеллы. На том же папирусе, который сохранил для нас посвящение Фаросскому маяку, был записан этот текст, очень подробный и яркий: «На полпути между высоким мысом Фароса и входом в Канопу мое место среди волн, хорошо видимое на этом продуваемом ветрами побережье Ливии, богатой ягнятами, открытое зефиру, который дует из Италии. Здесь Калликрат меня основал и дал мне имя — святилище царицы Арсинои Киприды. Спешите к Афродите, которая отныне зовется Зефиритидой, целомудренные эллинские дочери и вы, труженики моря! Ибо адмирал установил это святилище в южном порту, доступном в любое время». Благоговение в отношении царицы продолжает и укрепляет древнюю традицию почитания моряками Афродиты Эвггаои — «благоприятствующей мореплаванию», покровительницы мореходов.
Традиционные боги, таким образом, охраняли своих почитателей, и те, в свою очередь, не забывали о служении им. Напротив, иногда обстоятельства благоприятствовали развитию их храмов. Так произошло с Додоном, без сомнения, благодаря Пирру и царям Эпира, а затем Эпирскому союзу: пока паломники приходили с обращением к древнему оракулу Зевса, записывая свой вопрос на свинцовой табличке (множество их было обнаружено при раскопках), для полиса и культов строились новые сооружения. Всеэллинские святилища в Дельфах, в Олимпии разрослись за счет новых построек и продолжали пополняться различными пожертвованиями. В Делосе в течение периода независимости (314–166), а затем при афинском господстве, восстановленном по решению Рима, храм Аполлона стал знаменит как религиозный центр Эгейского моря, где Антигониды, Лагиды и Атталиды состязались в щедрости, оказывая почести богу; по их повелению возводились портики, они посылали дорогие пожертвования, которые заносились в опись, учреждали праздники основания, устанавливали вотивные памятники. Один из этих памятников, возможно появившийся благодаря Антигону Гонату, относится к разряду совершенно исключительных: это галерея шириной 67 м, узкая и высокая, в которой полностью помещался военный корабль, посвященный богу по обету за морскую победу; две внутренние колонны были украшены выше капителей головами быков — отсюда название «портик Быков», которое за неимением точного было дано этому странному сооружению. Храм Двенадцати Богов был построен тоже в начале III века до н. э., возможно на средства какого-нибудь царя. Лига островитян со своей стороны учредила праздники. Щедрые римляне, наконец, и их великий противник Митридат Эвпатор, в свою очередь, выразили свое почитание богу Делоса. Собственно говоря, это делалось не ради политической пропаганды, но из естественного побуждения запечатлеть свое внимание к святилищу, чья слава распространялась даже за пределами Киклад: те, кто играл активную роль в этом регионе, считали естественным поклоняться Аполлону Делосскому.