Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Навязывая ложное знание своим потенциальным конкурентам для их ослабления и даже в конечном итоге разрушения, нельзя избежать его ответного влияния на себя: интеллектуально оскопляющий других лишает интеллектуального потенциала и себя самого.
И это представляется не менее важным фактором исторического краха Британской империи и нынешней стратегической слабости Англии, чем доведенная до совершенства система подготовки колониальных чиновников в элитных частных школах и университетах.
Знание открыто по своей природе. Сделанное тайным, циркулирующим лишь в незначительной и ограничившей саму себя части общества, оно неминуемо вырождается в религию (пусть даже светскую или гражданскую, в которую строго по Линкольну
Английская наука (сначала в сфере изучения общества и человека) очень быстро стала (и была осознана управляющей системой именно в этом качестве) фактором обеспечения национальной конкурентоспособности благодаря не только разработке наиболее эффективных методов действия для своих английских партнеров и заказчиков, но и навязывания, явным и потенциальным конкурентам (то есть вообще всем остальным), как было показано выше, заведомо неэффективных методов и концепций.
Понятно, что, систематически навязывая эти подрывные для использующих их методы и концепции и настойчиво убеждая их жертв в их эффективности, английская наука и сама начинала как минимум частично верить в них (о совершенной неизбежности такого обратного влияния см. например, [18]), что постепенно запутывало и дезорганизовывало её саму, драматически снижая тем самым совокупную эффективность Англии.
Снижение своей собственной эффективности (как в силу кадрового вырождения из-за действия системы элитных частных школ и университетов, так и по названной только что причине) вполне естественно сопровождалось осознанием того, что паразитирование на чужих достижениях, присваивание их (пусть даже и с позиции авторитетного и якобы беспристрастного арбитра), является в кратко- и среднесрочном плане значительно более эффективным типом деятельности, чем стремление к достижению высот познания самостоятельно.
Результатом стала постепенная деградация официальной англосаксонской науки после Второй мировой войны (а по целому ряду направлений, насколько можно судить в настоящее время, – и после Первой) и ее впадение в формализм (очень удобный для интеллектуального ограбления верящих в её объективность и беспристрастность).
С качественным усложнением технологий (самое позднее с началом первой научно-технической революции) эта особенность окончательно завела Англию в тупик – просто в силу органической неотделимости сложных технологий от их разработчиков, крайне затрудняющей даже их добросовестную и добровольную передачу (не говоря уже о прямом воровстве, органически свойственном британским джентльменам в отношении разного рода туземцев, в том числе и работающих в науке, а не на плантациях). Дополнительное пагубное влияние на застой, а затем и всё более очевидную деградацию западной науки (ставшей почти целиком англосаксонской после уничтожения по итогам Второй мировой войны конкурировавшей с англосаксонской фундаментальной науки Германии и других стран центральной Европы) оказали всё более мощные корпорации, жестко монополизировавшие наряду с другими направлениями и производство исследовательских приборов.
Благодаря активной, энергичной и эффективной деятельности их мафии ученые уже давно вынужденно исследуют не то, что может помочь познанию, а то, что позволяет использовать всё более сложные, совершенные и потому дорогие научные приборы. В некоторых случаях эти избыточно сложные (и, соответственно, избыточно дорогие) приборы, получив соответствующую репутацию в научных исследованиях, затем идут в массовое повседневное применение (классический пример – современная медицинская техника).
Значимым этапом в системной деградации западной науки, как и в целом западной политики, стало обострение глобального финансового кризиса в 2008–2009 году.
Именно тогда нехватка денег из традиционных источников заставила международные организации (в первую очередь Всемирную Организацию Здравоохранения, но далеко не только её) перейти под контроль глобальных корпораций (в первую очередь, конечно, ядра мировой экономики [18] – инвестиционных «фондов фондов» и их политических представительств в виде разного рода якобы благотворительных структур [19]) и стать простыми инструментами реализации их политики. То же самое случилось и с западными политиками: в поисках новых источников средств они окончательно вышли из-под контроля своих обществ, перейдя в услужение не только
Западная же наука именно тогда завершила свою «полную и безоговорочную» капитуляцию перед администраторами, распределяющими всё более дефицитные деньги: они окончательно стали гарантированно более значимыми элементами научного процесса, чем ученые, и стали прямо диктовать им формы и направления их деятельности, полностью превратив исследователей в бесправные (и, соответственно, как это ни парадоксально, почти бессловесные) объекты своего управления.
Здесь самое время ещё раз напомнить, что в основе деградации современной западной науки, лишь усиленной описанными конкретными историческими факторами, лежала, лежит и будет лежать культурная специфика английской элиты – её стремление к подавлению всех потенциальных конкурентов, в том числе сокрытием от них реальных знаний и направлением «по ложному следу».
В частности, нерушимой традицией «доброй старой Англии» стало тотальное, повсеместное сокрытие важнейших, социоинженерных технологий, доходящее до категорического запрета даже упоминать о них и столь же категорического требования категорически же отрицать саму возможность их существования (вполне в духе пресловутого «Бойцовского клуба»: первое и главное его правило – отрицать само его существование).
Соблюдать этот негласный и неписаный запрет тем легче, что он являлся и является органическим следствием и во многом порождением английской семейной культуры и традиции, направленной на недопущение всеми силами «выноса мусора из избы», попросту исключающей даже простое упоминание общеизвестного, но лишь подразумеваемого.
Такая традиция порождена, насколько можно судить прежде всего наличием почти в каждой обеспеченной семье разнообразных «скелетов в шкафу», – как минимум, из-за ломки психики поколений детей (прежде всего мальчиков, но отнюдь не только их) в элитных частных школах и университетах.
Кроме того, возведенные в абсолют соображения личного комфорта и выгоды, как правило, противоречат даже официальной морали, что проявляется в крайне широком диапазоне девиационных социальных практик – от вполне нормальной для джентльменов викторианской эпохи привычки (и даже традиции) избивать своих жен [58] до обычая английских леди из высшего света ещё в начале 90-х годов XX века недорого продавать себя в барах ради развлечения [66] (такое поведение, например, леди Дианы – её ценник составлял, по свидетельствам очевидцев, 50 фунтов, то есть пять коктейлей, – отнюдь не было чем-то странным и способным вызвать напряжение даже в королевской семье).
66
Одним из следствий широкого и долговременного распространения подобных практик является, например, незаконнорожденность королевы Виктории. Даже «королевский биограф Роберт Лейси считает, что… королева Виктория и её супруг – принц Альберт – не были кровными родственниками тех, чьими потомками они официально являются, но “это обстоятельство лишь увеличивает тот вклад, который Виктория и Альберт внесли в упрочение британской монархии”, а “легитимность нашей монархической системы переросла идею династического наследования трона”. Медицинские факты [свидетельствуют], что отцом будущей королевы Виктории был секретарь герцогини [её матери – М.Д.] Джон Конрой, от которого его дочь унаследовала гемофилию; её супруг также не был сыном своего отца, герцога Эрнеста Саксен-Кобургского, а родился от связи своей матери с бароном фон Мейерном – гофмейстером герцогского двора еврейского происхождения» [68; с. 218].
Принципиально важно, что сокрытие реальных знаний западной наукой (с почти неизбежной их утратой в перспективе) было объективно обусловлено качественным изменением общественной ситуации: переходом капитализма из стадии прогресса к стадии разложения и, соответственно, превращением буржуазии (даже в виде наиболее передовой своей части – глобального управляющего класса [18]) из прогрессивной в глубоко реакционную силу, не оседлавшую прогресс и превратившую его в свой инструмент, а пытающуюся затормозить его ради самосохранения (этот переход окончательно завершился лишь в ходе Великого разворота 1967–1974 годов).