Цивилизация страуса
Шрифт:
– Плевал я на политическую карьеру.
– И потом, понимаете, за вами будут стоять ваши слова и какие-то нечетко сформулированные моральные принципы, которые меняются из поколения в поколение. А на нашей стороне играет самый большой человеческий страх - страх смерти. Никто против нас не пойдет.
– Вы не одни на этом поле.
– Но мы пришли на него одними из первых и первыми добились результатов, - сказал
– Незаменимых людей не бывает, и незаменимых корпораций тоже.
– Видимо, мы не договоримся, - сказал Кац.
– Зачем вообще договариваться с посредственностью, которая ничем не угрожает?
– Серьезно не угрожает, - поправил Кац.
– Вы не можете нас раздавить, но мелкие неприятности таки доставляете, и я предпочел бы уладить дело миром.
– Не судьба, - сказал Гусев.
– Что ж, я хотя бы попытался, - Кац поднялся на ноги.
Позже, на разборе полетов, они десятки раз пересматривали эту сцену с разных углов обзора, пытаясь понять, что же все-таки на самом деле произошло в небольшом скверике в спальном районе Москвы, и кто именно начал стрелять. Отдал ли Кац какой-то сигнал, или кто-то из его людей проявил инициативу, или просто нервы у кого-то не выдержали. По крайней мере, Тунец клялся, что его парни открыли огонь только в ответ.
Гусев же склонялся к мысли, что концентрация оружия и нервов на одной весьма ограниченной площадке достигла критической массы, и стрельба началась просто потому, что она должна была начаться, неизбежная, как исторический процесс. В мире, в котором правило балом насилие, переход из стадии переговоров к силовому решению проблемы требовал совсем незначительного толчка.
Может быть, поэтому его никто и не почувствовал.
Глава двадцать пятая.
– Ложись!
– скомандовал Тунец.
Но лечь Гусев не успел.
Его словно кувалдой в грудь ударили. Из легких вышибло воздух, в глазах потемнело. Словно в полубреду, он поднялся на ноги, но сразу споткнулся и в конечном итоге все же оказался на земле, хотя его личной в том заслуги никакой не было.
Выстрелы были практически не слышны. Звуки, которые издавали, падая на асфальт, срезанные пулями ветки, и то были громче.
Боль в груди была страшной, но стоило признать, что бронежилет Гусева таки спас.
Кто-то закричал.
Гусев с трудом перевернулся на живот, застонал от боли и оторвал голову от земли, как раз в тот момент, чтобы успеть заметить бегущего по аллее Каца. Мгновением спустя бегущий по аллее Кац превратился в падающего на асфальт Каца, а на груди его расплывалось красное пятно.
За своим пистолетом Гусев даже не дернулся. В перестрелке явно участвовали профессионалы, и вряд ли его скромный вклад способен на что-то повлиять. Да и под ногами у команды Тунца путаться не стоило.
Пули из крупнокалиберной снайперской винтовки прилетела в голову лежащего на асфальте Каца, и Гусев злорадно подумал, что никакой криокамеры тому больше не светит. Одно дело - восстанавливать мозг после кислородного голодания, и совсем другое - собирать его пинцетом на нескольких квадратных метрах сквера.
– Пожалуйста, - сказал Тунец.
– Как там вообще?
– спросил Гусев, внезапно вспомнив, что у него есть связь.
– Полежи так еще минутку, - попросил Тунец.
– Вообще не вопрос, - сказал Гусев, но больше себе, чем своему собеседнику.
Гусев лежал.
Наверху стреляли, кричали и умирали люди, а Гусев лежал на сыром вечнозеленом газоне и тихо про себя радовался, что его одежда пропитывается водой, а не кровью.
Мелкая человеческая радость.
Потом все кончилось. Гусеву помогли подняться на ноги, дойти до скамейки и сесть. В отдалении уже слышались полицейские сирены.
Сначала Гусева отвезли в больницу.
Сняли с него бронежилет, продемонстрировали засевшую в пластине пулю, просветили рентгеном, диагностировали перелом двух ребер, дали болеутоляющего, наложили на грудь тугую повязку и рекомендовали на время отказаться от тяжелого физического труда и чего-то другого, очень на него похожего.
На этом легкая часть закончилась.
Из больницы его привезли в полицию, где он сидел на жестком стуле, уклончиво отвечал на одни и те же задаваемые по кругу вопросы и требовал своего адвоката или хотя бы вернуть ему телефон.
Часа в четыре полицейским это надоело (Гусеву это надоело значительно раньше) и его оставили в покое. Даже в камеру не отвели, просто заперли допросную комнату и куда-то свалили.
Гусев размышлял о том, хороший это симптом или плохой, курил сигареты из смятой пачки и думал, как бы ему добраться до телефона и адвоката.