Цивилизация. Новая история Западного мира
Шрифт:
Как бы то ни было, отказ от манихейства вновь привел Августина к проблеме истолкования Ветхого Завета. Как примирить историю еврейского народа, ведомого мстительным богом иудаизма, с платоновским бестелесным идеальным божеством, или с всепрощающим Христом? По мнению Августина, если от евреев требовалось неукоснительное соблюдение строгих законов, чтобы удержаться на верном пути, то остальные народы ничем не уступают евреям в пороке и слабости, и поэтому, чтобы держать их в узде, человечеству должны быть предписаны столь же строгие законы. «Уберите границы, созданные законами, и бесстыдная склонность людей вредить, их неодолимое желание потакать прихотям, возьмут свое в полной мере». Стало быть. Ветхий Завет— это руководство для всех времен и народов, а не только для древних евреев. Но откуда же возникла эта врожденная человеческая порочность? Ответом Августина
Для Августина Адам и Ева были существами, сотворенными в совершенстве, однако собственными действиями допустившими зло в мир. Их потомки могут жить добродетельной жизнью, однако все они несут в себе возможность обращения к злу и греху. Августина особенно беспокоила власть над человеком бесконтрольных сексуальных влечений — озабоченность, которая, возможно, уходила корнями во времена его собственного юношеского неблагоразумия. Вера в то, что на людях лежит некое несмываемое пятно, что в них заключена некая ущербность и порча, оказывалась серьезным подспорьем для всякого, кто в бурные периоды истории пытался объяснить избыток хаоса и страданий в окружающем мире.
Перед Августином стоял и другой, не менее трудный вопрос. Если мир полон зла и каждый человек запятнан злом, как должен жить христианин? Для латинской церкви этот вопрос в конечном счете сделался средоточием глубокого внутреннего разногласия — разногласия, так и оставшегося неразрешенным. Если адептов восточной церкви заставили отколоться от Рима споры, касавшиеся божественной сущности Христа и Марии, то потенциальный раскол западной церкви всегда был связан с вопросом о сущности христианской праведности.
В самом знаменитом произведении Августина, «О граде Божием», описывается человечество, которое разделено на жителей Вавилона, земного града, и жителей Иерусалима, града Божия. Вавилон будет разрушен в Судный день, Иерусалим же пребудет в вечности. Большинство христианских богословов соглашались с подобным разделом паствы, однако в связи с этим вставал вопрос о критерии, по которому будут отбираться «спасенные». У секты донатистов ответ был прост: они провозгласили избранными себя. Они верили, что нравственная чистота и соблюдение предписаний христианской религии позволят им отделиться от остального человечества и пройти сквозь врата града Божия. Именно в этом заключалось правило, которым, как следовало из их учения, следует руководствоваться христианину. Подобная узость приводила Августина в исступление: «Чем погрешил против вас христианский мир, который вы в своем безумии и нечестии отсекаете от себя?.. Чем миролюбие Христово погрешило против вас, что вы противитесь ему, отделяя себя от тех, кого проклинаете?» По вере Августина, только Бог может решать, кто будет спасен: на Него, далекого и всемогущего Бога, не в силах повлиять никакие законы морального суда, установленные каким-либо обществом или отдельным человеком. Думать иначе значит предаваться ереси.
Пелагий, богослов с Британских островов, живший в Риме в начале V века, в своих сочинениях излагал воззрения, близкие тем, что проповедовали донатисты. Согласно этим воззрениям, человеческая природа способна улучшаться и даже достичь полного совершенства через строгое соблюдение христианской веры, стремиться же к совершенству— обязанность праведного христианина. Таким образом, целью всякого верующего должна быть жизнь монаха или аскета. Когда после 412 года «Исповедь» Августина получила распространение, Пелагий выступил с опровержением идеи первородного греха. Он не мог принять, что человеческое самосовершенствование сводится на нет неким отдаленным во времени событием и что первым греховным деянием Адама люди были обречены оставаться грешниками навечно. Один из его последователей, Юлиан Экланский, писал Августину: «Tы спрашиваешь, почему я не согласен с тем, что грех существует как часть человеческой природы? Отвечаю: это против вероятности и против истины; это против справедливости и благочестия; это представляет дьявола творцом людей. Это искажает и разрушает свободу воли… если говорить, что люди столь неспособны к добродетели, что в самом материнском чреве исполнены прошлых грехов».
Мысль о том, что грех Адама и Евы лег несмываемым пятном на все человечество, для рационально мыслящих христиан вроде Пелагия и Юлиана представлялась не только абсурдной, но и опасной. В ответ на доводы людей, которые с точки зрения интеллекта были его ровней, Августину пришлось сформулировать собственное видение жизни истинного христианина. Августина не интересовала нравственная чистота ограниченной группы — ни избранничество донатистов, ни монашеское совершенство пелагиан. Ему требовалось вероучение, которое было бы пригодно для всех христиан: для жены, родившей больше детей, чем она желает, и для мужа, которого одолевают помыслы об измене, для богача, которого иногда тревожит чувство вины за свое положение, и для бедняка, который мечтает о лучшей доле. В этом и состоял великий вклад Августина в христианство — он создал учение, в согласии с которым религия, основанная на признании всемогущего и мстительного Бога, могла исповедоваться людьми, недостойными Его любви. Произведший на свет столь невообразимый парадокс, Августин, который придерживался самых суровых взглядов на человеческую природу, сделался провозвестником нравственной терпимости. Тем не менее достижение это было куплено дорогой ценой. Если христианство должно объять всех и каждого — святого и грешника, монаха и купца, спасенного и проклятого. — тогда что же такое христианская жизнь?
Чтобы ответить на этот вопрос, Августин прибег к сочиненному платониками образу бесконечно далекого Бога, для которого человечество представляет собой чрезвычайно маловажную часть Его собственного творения. Выводы Августина отдавали шокирующим пессимизмом: единственно доступное истинному христианину— страшиться Бога, терпеть страдания и ждать Его суда. Христиане должны жить праведной жизнью ради нее самой, ибо только так, освободившись от порабощения злых желаний, они сумеют постичь Божий промысел и Его любовь. Правда, это никак не повлияет на окончательный Божий суд, ибо — и здесь заключался наибольший пессимизм — их судьба уже решена. Но разве могло быть иначе? Ведь все, что случается, случается по воле Бога. Бесконечно далекий Бог не будет ждать, чтобы судить каждого из людей по заслугам, ибо именно Ему они обязаны каждой своей мыслью и поступком — судить собственные дела для Него было бы абсурдно. Вместо этого, поясняет Августин в сочинении «О предопределении святых». Он посылает в мир определенных людей для свершения великих подвигов. И именно эти святые будут обитать в граде Божием в Судный день, тогда как все остальные погибнут вместе с земным градом.
Такое вероучение, по всей видимости, отвечало на августиновский вопрос «Откуда приходит зло?» и объясняло присутствие человеческих страданий в мире, сотворенном благим Богом. Хотя люди суть излюбленное Божье творение, их жизни, судьбы, страдания мало Его беспокоят. На первый взгляд, это должно обречь христиан на пассивную беспомощность — ведь все их действия предопределены, а воля свободна лишь в иллюзии. Страдать, ждать Высшего суда — разве это все, что способно предложить христианство? Августин писал, что его учение не отрицает свободы, но просто подталкивает христиан быть более деятельными. Им следует изучать Писание, понять, что есть благо, и действовать в соответствии со словами: «Помни о Господе Боге, ибо Он есть Тот, Кто дает силу вершить великие дела». Они должны быть готовы расстаться с желанием действовать по собственному почину в обмен на причастность к активной Силе, которая наделяет смыслом этот на первый взгляд бессмысленный мир. Даже будучи грешниками, недостойными искупления, они могут быть проводниками воли Бога, творцами свершений, которые преумножат Его славу
Августину удалось сконструировать мир, где каждый элемент заранее предопределен Богом, но где люди по-прежнему обладают свободой выбирать благие поступки. Как абстрактный философский аргумент это построение не выдерживает никакой критики — однако как практический призыв к христианам творить благо посреди мирского зла оно преуспело сверх всякой меры. В последний год жизни Августин написал сочинение «О даре упорства», где сформулировал свое убеждение о христианском долге — последний заключается в том, чтобы выстоять, остаться стойким в мире и тем самым помочь устоять в нем истинной католической церкви.
Отвечая манихеям, донатистам и пелагианам, Августин создал цельную богословскую доктрину католического христианства. Крайне мрачно и пессимистично настроенное по отношению к человеческой природе и вместе с тем открытое для всех грешников: отрицающее возможность человеческого усовершенствования или спасения через благие дела и вместе с тем являющее собой объединяющий призыв к христианам творить добро — августиновское учение оказалось той темной, парадоксальной и противоречивой концепцией, которая легла в основание всей западной христианской теологии.