Cosa Nostra. История сицилийской мафии

Дикки Джон

Честь также предусматривает искренность по отношению к другим «людям чести» – и, следовательно, провоцирует знаменитую эвфемистическую манеру речи мафиози. Джованни Бруска вспоминал, что, встретившись в Нью-Джерси с американскими мафиози, он был потрясен их болтливостью. В его честь был организован ужин; едва войдя в ресторан, Бруска с изумлением отметил, что все без исключения местные мафиози привели с собой любовниц. Мало того, они открыто обсуждали, кто из собравшихся к какой мафиозной семье принадлежит. «На Сицилии никому из нас и в голову не пришло бы говорить о таких вещах в ресторане. Да и наедине, если уж на то пошло. Все и так знают ровно столько, сколько им нужно знать». По словам Бруски, он настолько растерялся, что извинился и ушел. «Другой подход, – заключил он

свои рассуждения о встрече с американцами. – Они живут при свете дня и убивают только в крайнем случае, когда больше некуда деваться. Такой резни, как бывает у нас на Сицилии, им и не снилось».

Обязанность мафиози говорить правду частично призвана обеспечить взаимное доверие, которое, как правило, в дефиците среди преступников. Потребность в доверии также объясняет те статьи кодекса мафии, где говорится о сексе и браке. Новые «посвященные» клянутся не иметь доходов с проституции; переспать с женой другого мафиозо означает подписать себе смертный приговор. Более того, если мафиозо увлекается азартными играми и женщинами и кичится своим богатством, скорее всего, его сочтут не заслуживающим доверия и потому вполне заменимым. Тот, кто придерживается правил кодекса, демонстрирует своим соратникам, что на него можно положиться. По той же причине высшее руководство мафии демонстративно «пачкает руки»: культуре организации вообще присущ старомодный патриархальный мачизм. К примеру, деловое расписание добропорядочного мафиозо должно включать в себя мужские развлечения – охоту и участие в банкетах.

Честь также включает в себя верность. Членство в «почетной организации» (как именуют мафиози свой синдикат) влечет за собой формирование новых привязанностей, куда более значимых, нежели кровные узы. Честь требует от мафиозо ставить интересы «Коза ностры» выше родственных интересов. Энцо Бруска, брат «lo scannacristiani», также работал на мафию, участвовал в убийствах, но так и не стал «человеком чести». Как и подобает, он не задавал вопроса: «Почему?» О деяниях своих родичей-членов «Коза ностры» он узнавал из слухов и газетных статей, а потому долгое время и не подозревал, что его отец – босс местного mandamento (района). Иными словами, хотя Энцо Бруска участвовал в операциях и входил в ту же семью, что и «люди чести», он не был посвящен в деятельность Семьи с большой буквы.

Обратное не верно – в том отношении, что босс мафии в полном праве наблюдать за личной жизнью своих подчиненных и вмешиваться в нее. Например, чтобы жениться, мафиозо чаще всего должен получить разрешение у своего капо. Для организации жизненно необходимо, чтобы ее члены выбирали себе партнеров разумно, а в браке вели себя достойно. По правде сказать, у мафиози гораздо больше причин доставлять удовольствие своим женам, нежели у обычных людей: разочарованная браком жена мафиозо способна причинить урон организации в целом – хотя бы через обращение в полицию. Члены «Коза ностры» блюдут престиж своих супруг: табу на адюльтер во многом объясняется тем, что, как пояснял судья Фальконе, жены «людей чести» не должны подвергаться унижениям в своей социальной среде. Мафиози часто женятся на сестрах и дочерях других «людей чести» – на женщинах, которые всю жизнь провели в кругу мафии и потому с высокой долей вероятности будут играть скромную подчиненную роль, предназначенную им организацией. Несмотря на свое подчиненное положение, женщины могут помогать мужчинам – это допускается кодексом. Однако они не могут официально вступить в мафию; звание «человек чести» – сугубо мужская привилегия. Тем не менее, честь мафиозо повышает престиж его супруги, а «приличное поведение» жены дает мужу дополнительные «баллы» чести.

Судья Фальконе однажды сравнил вступление в мафию с обращением в веру: «Нельзя перестать быть священником. Или мафиозо». Параллели между мафией и религией этим не ограничиваются, во многом потому, что многие «люди чести» являются верующими. Босс Катании Нитто Сантапаола построил на своей вилле часовенку с алтарем; по словам одного pentito, тот же самый Сантапаола приказал задушить и бросить в колодец четверых юнцов, напавших на его мать. Нынешний «главный

босс» Бернардо Провенцано по прозвищу Трактор общается с подчиненными из тайного логова, посылая им записки; некоторые полиции удалось перехватить. Все они содержат благословения и обращения к небесному покровительству: «Я всей душой желаю быть слугой Господним». Один из боссов, возглавлявших, подобно «lo scannacristiani», отряд смерти, молился перед каждой операцией: «Господи, воля Твоя, это они хотят погибнуть, а на мне вины нет!»

Подобные сантименты в известной мере суть проявления терпимости, которую католическая церковь проявляла по отношению к мафии на протяжении многих лет. Церковники нередко воспринимали людей, чье могущество возникло на крови, так, будто они ничем не отличались от прочих, «обыденных» грешников. Церковь не обращала внимания на зловещее влияние мафии, поскольку последняя, как казалось, исповедует те же христианские ценности: почтительность, смирение, уважение к традициям, святость семьи. Более того, церковь охотно принимала подношения из богатств, накопленных нечестным путем. Ей достаточно было видеть в cosche (множественное число от cosca) сообщества верующих, поэтому она доверяла управление благотворительными фондами администраторам с руками по локоть в крови. Среди служителей церкви, как ни чудовищно это прозвучит, были даже убийцы. История взаимоотношений церкви с мафией пестрит подобными эпизодами.

Но дело отнюдь не в том, что мафия, как утверждают некоторые, представляет собой своеобразное ответвление католической церкви. Религия мафиозо не имеет ничего общего с церковью как социальным институтом. На деле тайна религиозности мафии заключается в том, что религия и мафиозный кодекс чести служат одной и той же цели; они выражают одно и то же на разных языках. Религиозность мафии порождает чувства принадлежности, сопричастности и доверия плюс свод гибких правил, опирающихся на церковную лексику, тогда как кодекс чести апеллирует к рыцарским чувствам, пользовавшимся популярностью в тот период, когда мафия только зарождалась.

Как и честь, религия помогает мафиози оправдывать свои действия – перед самими собой, перед другими, перед семьями. Мафиози часто считают, что убивают во имя чего-то большего, нежели деньги и власть; пытаясь определить это большее, они чаще всего употребляют слова «честь» и «Бог». Религия, которую исповедуют мафиози и члены их семей, находится в универсуме мафиозного кодекса чести; крайне сложно установить, где заканчивается искренняя – пускай ошибочная – вера и где начинается циничный обман. Чтобы понять образ мышления мафии, нужно отдавать себе отчет в том, что в сознании каждого члена организации правила чести соседствуют с расчетливостью, ложью и безжалостной жестокостью.

Тем самым «честь» выступает как знак профессиональных достижений, система внутренних ценностей и как тотем, как олицетворение групповой идентичности организации, которая трактует себя как стоящую выше добра и зла. Поэтому честь не имеет ничего общего с сицилийскими традициями, рыцарством или католицизмом. Выражается ли она в религиозных терминах или в псевдо-аристократическом наречии, вся жизнь мафиози определяется кодексом, безоговорочно подчиняющим интересы отдельных членов мафии интересам организации в целом.

Когда все складывается удачно, кодекс внушает мафиози чувство гордости за себя и своих соратников. Мафиозо из Катании Антонино Кальдероне заявил: «Мы – мафиози, все прочие – обыкновенные люди»: под этими словами подписался бы любой член мафии. Однако именно по этой причине мафиозо без чести – никто, он – мертвец. Для члена «Коза ностры» потерпеть поражение в одной из многочисленных междоусобных стычек и потерять честь – совершенно равнозначные события.

Не удивительно поэтому, что решение нарушить кодекс чести и стать государственным свидетелем оказывает на некоторых мафиози травматическое воздействие. Ведь оно означает отказ от коллектива, разрыв дружеских и семейных уз, попытку примириться с жизнью, основанной на убийствах, – и автоматический смертный приговор. Джованни Бруска утверждал, что ему потребовалось гораздо больше мужества, чтобы принять подобное решение, чем чтобы убивать.