COVID 19
Шрифт:
Вот там, в том почти нормальном мире и проходили слеты новоиспеченных дворян с ковидным статусом «тридцать». Так же там проживали люди с цифрами в тестах от двадцати шести до тридцати пяти. Все они были свободными гражданами с одинаковыми правами и свободами, только табель профессий делил их согласно иммунитета и не более.
Грубо говоря, «двадцать шестой» – марш на завод, «двадцать девятый»– иди и руководи чем нибудь, «тридцатый» – в дворяне и так далее.
И вот в этом мире современности раз в месяц дворяне закатывались в какой-нибудь ночной клуб, где отрывались за долгие дни скучной деревенской жизни. А потом в том же «ночнике» искали кабинет или угол, где потише и начинали так сказать накопленные измышления изливать друг на друга.
На наше крепостное счастье они не могли принимать законы и правила, но могли писать в Сенат холодными зимними вечерами всем своим комьюнити с различными требованиями. В том году все требовали разрешить им бить крепостных без причины и поговаривают, что такой закон примут.
Благо мой барин был спокойный и миролюбивый человек и на подобные провокации почти никогда не велся. Он тихо, мирно напиваясь, слушал весь этот бред, а потом приезжал и изливал боль и возмущение мне, а иногда и на меня…
Вот и сейчас, раздобыв нам еще по пиву, ящик он что ли в кресле прячет, Юра начал: «И эти люди претендуют на звание поместья высокой культуры, Саня!»
Я, не отрывая банки от рта, покачал головой в знак усиленного внимания.
– Дубровские, семейка Адамс, что творят! Занялись выводом новой породы! Так и говорят, мы взяли на себя миссию по разведению крепостных нового типа, так сказать крестьянин 2.0. И ведь не шутят! У них же три брата и сестра, идиотка веганская, деревень под три десятка, вот и чудят. Стали в одну деревню, к сестренке придурошной, свозить всех блондинов высокого роста и баб им под стать. А если, говорят, хватать не будет, выменивать станем у друзей. Благо торговать вами нельзя, но долго ли? Они и подписи стали собирать под петицией о свободной торговле крепостными!
– Подписал? – с напускной серьезностью спросил я.
– Да что ты обо мне думаешь?
– Что прям при всех взял и отказался? – я продолжил подначивать Юру.
– Да! Нет! Притворился, что смертельно пьян и сплю, – Юра стушевался, – но не подписал же?
– Молодец! – резво выкрикнул я.
– Да пошел ты… А Смирнов что учудил! Помнишь, я тебе про него рассказывал, пришибленный такой? Ну что призывал нас к революции, против системы и такое всякое?
– Да, помню, говорил ты, – коротко ответил я и потянулся к новой банке.
– Ну, этот значит нигилист-извращенец, распустил своих крепостных! Подписал каждому вольную и адьё! Прощайте униженные и оскорбленные!
– А что так можно?! – я аж поперхнулся и закашлялся.
– Нет, конечно, Санек, неужели бы я тебе вольную не дал?
– Дал бы, – сказал я и добавил, чтобы подразнить друга, – наверное.
Юра показал мне «фак» и продолжил: «Так его крепостные что натворили? У нас же никто не верит в ковидные зоны. Типа вот такой заговор, чтобы рабство легализовать. Ну и ломанулись они скопом в «тридцатку». А там же леса сплошные, болота, кордонов мало… Почти все смогли просочиться… Ни одного не смогли спасти… Почти восемь сотен, женщины, дети! Все погибли!»
Это было ужасно. У нас и правда почти все думали, что все не так, как нам преподносят. Многие думают о побеге в старую жизнь, к «тридцатым», но с нашим иммунитетом к COVIDу выжить можно только в «девятнадцатой зоне», будучи крепостным, бесправным. Ибо если бы они у нас были, права эти, мы бы уже все, как Смирновские в общей яме под известью гнили. Потому что надежда умирает последней. В той же яме, под той же известью.
– И что теперь со Смирновым? – спросил я.
– В солдаты пойдет, на Кавказ, сука!
глава 6
«Сибирские секреты»
Моя семейная жизнь стала потихоньку налаживаться. Галина так и осталась молчаливой, со всем согласной бабой, но мне это даже нравилось. Юра сказал, что это нереализованные барские амбиции, что мне тоже хочется своих крепостных. Конечно, хочется, кто не хочет быть барином, но в отношении Галины это другое. Как то по сердцу мне ее молчаливое присутствие. Она всегда рядом, всегда слушает меня, я для нее важен.
Да и все, что касается интимной жизни, у нас хорошо, в сексе Галя совсем другая, как будто копит весь день энергию, чтобы отдать ее ночью мне. Такая она, все мне, все для меня. Мечта эгоиста и, видимо, я эгоист.
Я даже стал задумываться о подаче прошения на детей. Все-таки я уже не мальчик, да и дети у нас будут здоровые… Все в мать. Юра ржал, наверное, неделю, не переставая, при встрече со мной, но стоило рядом появиться Солдатке, как он умолкал и начинал что-то мычать про погоду и сенокос. Она ему нравится, но благо Юра друг, да и мужик он с понятиями. Меня не предаст, я уверен. Но вот в такие моменты Юркиных стеснений я был очень доволен собой и своей Солдаткой.
Я так и продолжил ее так называть про себя. Мне нравилось это, конечно, я вкладывал в это слово другой смысл. Мне кажется она сама по сути своей солдат, не в том смысле, что «дай ружо и айда в атаку». Хотя уверен и это ей по плечу. Есть в моей Солдатке какая-то внутренняя сила, которой нет ни у современных крепостных, ни у современных барьёв нашей губернии.
Почему она такая? Это особенность ее характера или в Сибири они все такие? Я всегда поражался нашему всеобщему принятию нового уклада. Да, конечно пропаганда работала двадцать четыре на семь, разъясняя необходимость нового уклада жизни. Мы все видели своими глазами, как в две тысячи двадцатом все надежды на выход из кризиса полетели псу под хвост. Ни одна вакцина не смогла обезопасить человечество от COVIDа. На наших глазах вымерла Молдова и Туркменистан. Распался Евросоюз, и Китай захватил Монголию. И это только в две тысячи двадцатом.
Но вот так без противления дать себя поработить… Как это стало возможным? Юра клялся, что не знает от чего так. Но предполагает, что видимо с неудачными вакцинами нам вводили что-то еще, что-то подавляющее волю. Когда-то все говорили, что с вакцинацией будет чипирование, возможно, это и произошло. Мы пришли к такому выводу, решили так думать. Так удобнее, чем согласиться с тем, что желание выжить сильнее чувства справедливости и желания свободы. Что мы настолько стали мягкими и безвольными в двадцать первом веке, что готовы на добровольное рабство лишь бы только существовать.