Crazy
Шрифт:
— А почему нет? Техника твоя ещё только формируется, мы будем над ней не один год трудиться… Но то, что ты рисуешь… — наверное, он, как и все взрослые, подумал, что нельзя захваливать ребёнка, и заключил очень сухо, — вполне достойно показа широкой публике.
Я как китайский болванчик кивнула:
— Ага!
— Надеюсь, твоё «ага» означает согласие?
Он ещё у меня согласия спрашивает!
— Да, да, да! Дядечка Вовочка, конечно, да! Только мне страшно.
— Это нормально. Мне тоже страшно. Переживём. Давай, свет Алевтина, отбирать.
Мы
— Девонька, завтра или послезавтра к тебе придёт Лёша. Это мой помощник из художественного музея. Он упакует и заберёт твои работы. А ты уже придёшь на открытие выставки, в пятницу, в семнадцать часов.
Мы вызвали из кухни маму. Дядя Вова сообщил, что я согласна. Мама разволновалась, засыпала его всякими мамскими глупостями: кто приглашён, что мне надеть, можно ли ей прийти вместе со мной, будет ли фуршет, кто его готовит, есть ли в музее возможность помыть руки…
Потом дядя Вова засобирался. Уже в коридоре тихонько шепнул:
— Зонтик — это она? Синяя Жидкость?
Я всё поняла, кивнула и спросила, можно ли мне на выставку привести своих друзей — Юльку и Ивана.
— На открытии должно быть много людей, Алевтина. Иначе, какое же это открытие? Тащи своего Ивана. И Юльку в придачу.
До пятницы я жила на планете Весёлой Газировки галактики Пьяных Ёжиков. В мозгах у меня щекотало, хотелось хихикать и подпрыгивать. Иван сразу заметил, спросил, что происходит. Я тут же ему всё выложила. Вместе с приглашением. Он поблагодарил (представляете, культура!), сказал, что дядя Вова — умный мужик и принялся говорить разные правильные слова, чтобы я не слишком боялась. Только с этим у него ничего не получилось: мне уже много чего успело напредставляться. Кстати, абсолютно тупое занятие! Нервы крепко портит, а толку никакого.
В общем, я стала изводить себя всякими дурацкими историями. Даже во сне. Например, стою я с бокалом шампанского в окружении мужчин в костюмах и женщин в вечерних платьях. На мне тоже вечернее — тёмно-вишнёвое, длинное. На шее что-то дорогущее сверкает. Мы не спеша разговариваем о тенденциях в современной живописи, и вдруг к нам подлетает тётка в спутанном парике и начинает кричать на дядю Вову, что он позволил себе выставить в серьёзном музее малолетнюю бездарность.
Я Ивану рассказала для смеху, но он даже не улыбнулся:
— Алька, ты не бездарность. Насчёт этого можешь не переживать. Иначе бы Решетов твои работы не выставлял. Другое дело, не бывает, чтобы всем всё нравилось. Поэтому если кто-то скажет неприятное, ты не переживай. Ладно?
Соврала, что ладно.
Юльку на выставку я пригласила почти перед самым открытием. Вот это был шок! Она про простое рисование не знала, а тут — сразу выставка!
Мне пришлось взять с неё слово, что новость не разлетится каркучей птицей по всей школе: Мойдодыра хватает!
А потом грянула пятница. После бессонной ночи у меня разболелась голова, и я осталась дома на досыпание. И, действительно, выспалась, но к началу всё равно чуть не опоздала: одевалась.
Мы с мамой придумали, что я буду в платье, которое папа привёз из Бельгии. Очень красивое, хотя, на мой вкус, слишком расфуфыренное. Я нарядилась, поглядела в зеркало — ну просто куколка Барби! А времени уже нет. Пришлось влезать в джинсы, срочно гладить блузку. Мама когда увидела, какое-то время держалась. Потом из неё посыпались советы. Один за одним. Потом она заявила, что все будут люди как люди, а я страхолюдина. Мы, естественно, рассорились и пошли на мою и дяди Вовину выставку по отдельности.
Почему так бывает? Я маму больше всех на свете люблю. И она меня, я знаю. Но как только начинаем о чём-нибудь договариваться, обязательно поссоримся. А потом переживаем. Я — так точно. Всегда начинаю о себе плохо думать, что бессовестная, что обижаю любимого человека. Затем начинаются «последние» обещания: не вестить на всякие фразочки, молчать, соглашаться. Терпеть, в общем. Но с терпением у меня пока сплошные проблемы. Может, потом, во взрослой жизни? Мне мама так и говорит: вот будут свои дети, ты меня поймёшь!
Когда я, запыхавшись, прискакала к художественному музею, Юлька и Иван уже были нервные. Особенно Юлька. Она сразу же начала на меня наезжать:
— Слушай, звезда, мы тебя полчаса ждём! Там столько телевидения! И дядьки с дамами. При костюмах. Ты не боишься?
Я хотела ответить, но Иван перебил:
— Юль, Аля не боится. Правда, Аля?
И посмотрел на меня… Прямо наш школьный психолог. Мне даже смешно стало. Я махнула рукой:
— Нисколечки.
Хотя, какое там «нисколечки», если в организме всё тряслось, как мышиный животик. Верите, я никогда не видела, как у мышей животики трясутся. И не хочу на эту заразу смотреть. Но где-то такое выражение прочитала, и мне понравилось.
Выставочный зал располагался на втором этаже. У входа нас остановил милиционер — красивый парень. Мы с Юлькой замялись, но Иван объяснил, кто мы такие, и охранник сразу потерял к нам интерес.
Наш художественный музей занимает старинное здание со всякими колоннами, портиками, атлантами и кариатидами. Внутри тоже ничего себе — люстры, канделябры (понятия не имею, что это такое, просто слово нравится), портьеры. На лестнице — тёмно-красный ковёр, перила дубовые (это я так думаю). По такой лестнице очень торжественно подниматься.
Пока мы шли, мне снова Маргарита вспомнилась. Ещё Наташа Ростова. Мы, правда, «Войну и мир» пока не проходили. Но мама мне летом с ней так надоела! Весь июнь: «Читай, читай, читай». Я долго упиралась. Посмотрю на четыре кирпича: жуть! Как можно такие книги писать? Потом сдалась, увлеклась и быстро-быстро все четыре проглотила. Вот это было да-а-а! Там Наташа на свой первый бал шла, как я — на первую выставку. Только мне кажется, Наташе было не так страшно.
Людей в зале собралось не слишком много. Все они стояли группками, разговаривали и были какие-то необычные. Странные какие-то. Иван тоже, наверное, об этом подумал, потому что сказал нараспев: