Цугцванг
Шрифт:
•
Лицо Меркулова в оспинах, налитые кровью глаза. Толстая осина, под осиной шатается чурбан. На нем стоит Меркулов, с трудом удерживает равновесие. Свободной рукой пытается ухватить автоматный ремень над головой. Петля на шее, ремень зацеплен карабином, второй конец захлестнут на суку.
– Джонсон, – хрипит генерал. – Сними меня!
– Я хотел поговорить, ты стрелять начал. Сниму. Обязательно! – Джонсон фотографирует Меркулова на телефон. – Мучиться не будешь.
Джонсон отставляет табурет, достает сигареты, смотрит снизу.
– Выбить чурку, помочь?
– Я тяжелый! – Меркулов балансирует руками. – Сними!
– Тебя Тагиров заказал, приятель твой, партнер, товарищ. Спрашивается, зачем ты жил, Меркель? Чтобы на вертолете в старости летать. На охоту? Мы с тобой тоже рыбачили. Помнишь рыбалку? Давно мечтал встретиться, поговорить, ты стрелять вздумал. Все, твое время кончилось.
– Джонсон! Сними. Денег дам! Сколько?
– Коррупция. Не стыдно, командир? Я тебя предупредил, чтобы в глаза посмотреть. Перепил генерал, бывает. Держись, недолго осталось. Для всех ты мертв, сгорел на трассе под бензовозом. Где у тебя телефон? Включу, определят по локации, найдут, снимут.
– Я пожилой человек, не издевайся.
Джонсон невозмутимо закуривает.
– При чем тут я? Найдут быстро, не прокиснешь. Следов насилия нет, я аккуратно тебя подвесил. Где телефон? Секачев с Лосевым найдут. Как думаешь, кто из них? Вряд ли Тагиров сам. Растут люди, полковники, генералы. Я же говорил, могу шею свернуть. Я твоей машиной воспользуюсь, до трассы доеду, там брошу. Не возражаешь? – Джонсон встает, ставит ногу на край чурки.
– Ты кто?! – Меркулов балансирует руками. – Не надо!
– Шанс есть. Если ответишь на вопросы. Стакан водки или сигарету?
– В машине телефон! Там контейнер с правой стороны, в торпеде.
– Понимаю, пить сейчас не хочется, горло першит. Сидели бы сейчас в домике, как в старые времена. Закон и порядок, мир переделать. Дашь показания?
– Леня! Это ты?! – Меркулов хватается за ремень, удерживает равновесие. – Что рассказать?
– Как ты Ермакова со счетов списал. Напомнить?
Чурка выскакивает из-под ног Меркулова. Ухнув, грузное тело вытягивается струной, ноги касаются земли, словно генерал встал на цыпочки и остервенело лезгинку танцует. Подпрыгнув, Джонсон с хрустом обламывает сук. Меркулов мешком валится на землю.
4 СЕРИЯ
2016
Секачев нажимает кнопку звонка. Дверь открывает Марина Сергеевна, поправляет очки.
– Здравствуйте, – Секачев достает из-за спины букет в целлофане. – Москвичей принимаете?
– Здравствуй, Толя, – особой радости хозяйка не проявляет. Секачев мнется.
– Думал, обрадуешься. Сколько лет не виделись, совсем не изменилась. Я пройду, чтобы не на пороге. Извини за вторжение? Я ненадолго.
Марина Сергеевна уступает дорогу. Секачев
– Так рушатся семьи, – замечает хозяйка. – Проходите, гости дорогие! Можешь не разуваться. Спасибо за цветы. Я их в вазу потом поставлю, когда уйдешь, чтоб не задерживать. Почему на перроне не подошел? Конспиратор.
Секачев все же разувается, надевает тапочки, откашливается.
– Ну! Ты сына встречала из армии. Компания у вас. Я думал, ты меня не заметила?
– Не заметила. Платон уже дома сказал. Проходи. Чай, кофе?
– Не стоит. Я ненадолго, тороплюсь. Что ты сказала насчет конспиратора, – он проходит в гостиную, перепуганная кошка шмыгает под диван. Он садится в кресло, смотрит на фотографию Платона. Ждет, пока Марина Сергеевна расположится на диване. – Семьи рушатся. Ты, о чем?
– Привычка у тебя дурная! Двери на защелку закрывать.
– Действительно. Привычка, чтоб не зашли часом гости непрошенные. А что?
– Он и не помнит, – Марина Сергеевна опускает со лба очки на нос, смотрит изучающе. – И не стыдно? Конечно, 20 лет прошло. Зачем помнить?
– Марина, честно не помню.
– А я каждый день тебя поминаю, недобрым словом. Явился вот так же, с цветами, еще и с водкой. Леню ждал, выпил и развезло, прилег на диване. А он приходил в тот вечер. Ключом не смог открыть. Караулил в подъезде, пока ты не проспался. Встал и вышел, а бутылка и цветы остались. Леня словом не попрекнул. Когда развелись, обмолвился. Раньше, говорит, надо было думать, когда с моим другом на защелку закрылись, водку пили и кувыркались. Он перила грыз, потом лучшего друга увидел, из квартиры выходит. Ты мимо прошел, не заметил, что смерть за углом стояла. Так, о чем ты спросить хотел? Друг лучший. Ни разу не появился! И на похороны не приехал.
Секачев сидит обескураженный. Марина Сергеевна со злорадством повествует.
– Мы только-только переехали, квартиру купили. Думали, заживем! И все рухнуло. Леня раз только и показался, даже в гости не зашел. Сына посмотрел, ничего слушать не стал, исчез с концами, а потом сгорел. Пил и допился. Знала бы тогда, я тебя с лестницы спустила. Ну! Зачем явился гость московский?
– Извини, – Секачев приходит в себя. – Я, правда, не помню. Мне он тоже ничего не сказал, да и когда. Я попрощаться приходил, в Москву уезжал. Черт попутал, напился. Из-за чего? Ты мне нравилась. Даже завидовал! Но дурных мыслей не было. Чтобы в постель там.
– Да куда уж! Ты маленький был, стеснялся, а наговорил ужасов, пока на кухне сидел. На прощание отомстил? Тоже мне, друг-разведчик. Разве можно так напиваться, – Марина Сергеевна отчитывает его, словно нашкодившего мальчишку. – Все секреты выболтал. Леня меня не любит, женился для конспирации, а ты надежный. В Москву звал, как устроишься, вместе с сыном. И ничего не помнишь. А я-то дура. Ревела ночами. Сейчас-то как? Семья, дети. Внуки?
Конец ознакомительного фрагмента.